Читать книгу "Земля обетованная - Андре Моруа"

Читая эти жестокие строки, вы, наверное, воскликнете, что я описываю другую, несуществующую Клер. И вы будете не так уж не правы. Ибо я знаю, что и в вас живет своеобразное благородство, верю, что вы меня любите, как уверяете в конце своего письма, «так страстно, как только может любить женщина, подобная мне». Но вы любите меня лишь в некоторые часы, а в другие – ненавидите. Вам нужно найти виновного в вашем несчастье, а я единственный доступный объект. Вы перенесли на меня ту глухую злобу, которая горела в вас со времен первого брака. Вот так вы и терзаете меня, или, если хотите, так мы терзаем друг друга.

Неужели этому нельзя помочь? В настоящий момент, когда я еще не пришел в себя после вашего грустного признания, мне трудно ответить на этот вопрос. Думаю, каждый из нас должен дать другому время успокоиться и прийти в себя. Предлагаю вам еще месяц одиночества и беспристрастного размышления, а потом увидим, во что это выльется.

Это письмо потрясло меня. Оно было так же безжалостно и так же несправедливо, как некогда письмо Клода Парана. Признаться честно, я знала, что Кристиан думает обо мне именно так. Он выразил свои мысли в символической форме, вложив их в уста Вивианы. Взять хоть эпизод, когда она хитростью выманивает у Мерлина волшебное кольцо Радианс,[100]память о первой любви, и держит Мерлина в своей власти (в нашем случае это я и Фанни!). Эдме Ларивьер, обладающая тонкой проницательностью, поняла эту аллюзию и сказала мне: «А Вивиана слегка напоминает вас», что я нашла довольно бестактным с ее стороны и несправедливым со стороны Кристиана, если он действительно имел это в виду. По правде говоря, это и правдиво и ложно. Да, во мне есть нечто от коварной Вивианы, но немало есть и от всех других женщин. В детстве я мечтала быть святой. Иногда мне кажется, что не хватает самой малости, чтобы перейти от жестокости, в которой меня упрекает Кристиан, к праведности моих детских упований. Все святые безжалостны, но их жестокость оборачивается главным образом против них самих. Способна ли я измениться? В письме Кристиана есть фраза, которая дает мне надежду: «Вы, Клер, нормальное человеческое существо, живое, эмоциональное, страстное и созданное для любви». Реально ли это? Если он думает, что во мне, под внешней броней, еще живет это «человеческое существо, живое и эмоциональное», тогда еще не все потеряно.

XLIII

Получив письмо Клер, Кристиан грустно спросил себя, не будет ли развод самым разумным и даже единственно возможным решением. «Она говорит, что любит меня, – рассуждал он, – и, похоже, не желает разрыва, но во что теперь превратится наша совместная жизнь? Либо мы станем бесконечно обсуждать это признание, которое отравит нам отношения, либо умолчим о нем, и тогда пропасть между нами будет расширяться и расширяться. Несчастье в том, что даже после удара, который она нанесла мне, я тоже еще люблю ее, и мне приятнее жить с ней, несмотря на ее недостатки и проблемы, чем заводить короткие бесплодные связи, как прежде». Тем не менее, оказавшись в одиночестве в Париже, он внезапно ощутил потребность в обновлении.

Кристиан давно уже обещал позировать Ванде Неджанин: в этом году она взялась за портреты нескольких литераторов и художников для выставки, которую собиралась устроить в галерее Зака. Он восхищался рисунками молодой русской художницы. «Вы – Энгр со взглядом Эль Греко!» – сказал он ей однажды, и действительно, штрихи и тени на набросках Ванды отличались безукоризненной тщательностью и грациозной мягкостью линий Энгра, но фигуры были слегка деформированы, в манере Эль Греко. «Сознательный ли это метод, – спрашивал себя Кристиан, – или она на самом деле так видит?» Эта женщина интересовала его тем, что была энергичной, живой и некоторыми чертами напоминала Фанни. На следующий день после получения письма от Клер он позвонил Ванде:

– Вы еще не раздумали сделать мой портрет?

– Конечно не раздумала. А почему вы спрашиваете?

– Потому что сейчас мне нетрудно найти для этого время. Сколько сеансов вам потребуется?

– Три, от силы четыре.

– Если хотите, можно начать завтра, ближе к концу дня. Я могу прийти в пять часов.

– Прекрасно, буду очень рада. Я уж и не надеялась вас заполучить.

Она жила в конце улицы Ренн, рядом с вокзалом Монпарнас; ее небольшая мастерская пряталась в глубине двора. Дом был ужасный, но, когда Кристиан вошел в мастерскую, его охватило чувство приятного покоя. Уличный шум сюда не доходил. Обстановка была более чем скромной, на стенах с известковой побелкой – рисунки Кокто и Пикассо. Ярко-голубой диван служил, видимо, и кроватью. Проигрыватель. Низенький столик. На полу по-восточному разбросаны кожаные подушки. Несколько начатых картин на мольбертах. На полу, вдоль стен, другие картины, повернутые к зрителю обратной стороной.

– А вы хорошо позируете? – спросила Ванда, готовя карандаши для набросков.

– Конечно, раз в это время я смогу любоваться вами.

– О, как вы учтивы!

На Ванду и впрямь было приятно смотреть. Для работы она надела коричневые бархатные шаровары и блузу в крупную желто-коричневую клетку, с широким вырезом. Короткая стрижка, точеная, но крепкая шея, вызывающе упругая грудь.

– Как вы хотите позировать? Сидя на диване? Если угодно, можете читать, курить.

– Нет, лучше я буду разговаривать с вами.

На самом деле Кристиан говорил один. Ванда погрузилась в работу, отступая иногда назад, чтобы оценить свой рисунок, разглядывая его в зеркале, щуря глаза и высовывая от старания кончик языка. По прошествии часа она положила карандаши на мольберт и объявила:

– Перерыв пять минут, я жутко устала.

– Можно посмотреть?

Кристиан встал и, подойдя к Ванде, начал рассматривать рисунок. При этом он фамильярно обнял Ванду за плечи, и она без всякого стеснения прижалась к нему. Эскиз удивил Кристиана.

– Неужели вы видите меня таким? Я похож на злого священника. Но сам рисунок хорош.

– А вы и есть злой священник! – сказала она. – Надеюсь, вы хотя бы добрый муж?

Последнюю часть сеанса они говорили о Клер.

– Ее очень не любят в обществе, – сказала Ванда, – а вот я всегда ее защищаю. Женщине такой потрясающей красоты жить нелегко. Великая красота, как и великое богатство, чревато многими опасностями. Она дает ее обладательнице такую власть, что порождает в ней некое капризное безумие.

– Я не думаю, что моя жена безумна или капризна.

Внезапно Кристиану захотелось пропеть восторженный панегирик Клер, но он тут же вспомнил о письме и помрачнел.

– Сегодня у меня тяжело на душе, – сказал он. – Не хотите ли составить мне компанию и поужинать вместе?

– О, как это мило, – ответила Ванда, – я представляла вас совсем другим. А вы такой простой. Например, никогда бы не подумала, что вы можете так сказать: «У меня тяжело на душе».