Читать книгу "Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко"

Вслед за большевиком Аванесовым, настаивавшим на принятии резолюции прямо противоположного характера (она-то и была впоследствии принята), на заседании выступил Троцкий, заявивший, что «требования устранения всех репрессий во время гражданской войны означает требования прекращения гражданской войны… В условиях гражданской войны запрещение других газет есть мера законная… В нашей партийной прессе мы задолго до восстания не смотрели на свободу печати под углом зрения собственников на типографию… Мы должны конфисковать типографии и запасы бумаги в общественное достояние… Мы говорим, что „Новое время“, которое не имело своих сторонников в выборах, не может иметь ни буквы шрифта, ни листа бумаги. Пока „Русская воля“ является лишь банковским органом, она не имеет права на существование»[133]. «Эта мера не должна быть увековечена, — делает далее „реверанс“ в сторону левых эсеров Троцкий, — но мы не можем вернуться к старому капиталистическому строю… Почему Суворин мог издавать грандиозную газету? Потому что у него были деньги. Можем ли мы допустить, чтобы во время выборов в Учредительное собрание суворинцы могли пускать свою отраву? Если такой газеты потребует известная группа, она будет, но это будет ничтожная группа. Мыслимо ли вообще, чтобы существовали газеты, которые держались бы не волею населения, а волею банков? Все средства печати должны быть переданы Советской власти. Вы говорите, что мы требовали свободы печати для „Правды“. Но тогда мы были в таких условиях, что требовали минимальной программы. Теперь мы требуем максимальной».

Ответное выступление левого эсера Карелина настолько же точно и образно отражало действительное положение вещей — оно заключалось в том, что большевики приступили к масштабной ликвидации политической оппозиции в целом, — насколько не имело шансов на успех в условиях подавляющего представительства большевиков в новых органах власти. «Существует готтентотская мораль: когда у меня украдут жену — это плохо, а когда я украду — это хорошо, — заявил о большевиках Карелин. — Я вспоминаю это потому, что тов. Троцкий бросил замечание по адресу нашей партии. Удивительно, что мы это слышим от партии, которая имеет свободу печати. Но я хочу поставить этот вопрос на платформу политической целесообразности. Целесообразно ли применять намордник. История говорит нам, что когда по отношению к направлению мысли поднимался гнёт, ореол всё возрастал. Запретный плод сладок. Я присоединяюсь к мысли Троцкого, что гнёт капитализма в области газет должен быть уничтожен. Но такие меры рискованны. Можно устранить это широким покровительством в получении материала, но не надевать намордник на мысль. В резолюции говорится, что партии и группы должны пользоваться газетами по числу сочувствующих. Но разве возможен такой учёт… Чувствующий себя действительным представителем воли народа, не будет бояться более слабой мысли, — или же он считает, что его точка зрения слаба»[134].

С ответным словом, углубив позицию Троцкого, выступил Ленин: «Тов. Карелин уверял нас, что тот путь, на который он становится, ведёт к социализму, но идти так к социализму, это значит идти задом наперёд. Троцкий был прав [когда говорил, что] во имя свободы печати было устроено восстание юнкеров, объявлена война в Петрограде и в Москве… Она не кончена. К Москве подступают калединцы, к Питеру — ударники… „Речь“ есть орган калединцев… Терпеть существование этих газет, значит, перестать быть социалистом. Тот, кто говорит: откройте буржуазные газеты, не понимает, что мы полным ходом идём к социализму. И закрывали же ведь царские газеты после того, как был свергнут царизм… Члены союза печатников смотрят с точки зрения куска хлеба. Мы дадим им его, но в другом виде. Мы не можем дать буржуазии клеветать на нас. Нужно сейчас же назначить комиссию для расследования зависимости буржуазных газет от банков. Мы должны выяснить, какая „свобода“ наняла эти газеты. Не свобода ли покупать массу бумаги и нанимать массу писак. Мы должны уйти от этой свободы печати, зависящей от капитала… Я вспоминаю, как эсеры говорили: как бесконечно мало знают в деревне. Они черпают всё из „Русского слова“. И вот мы виноваты, что оставляли газеты в руках буржуазии. Нам идти вперёд, к новому обществу и относиться к буржуазным газетам так, как мы относились к черносотенным в феврале, марте»[135].

При этом Ленин был откровенно не прав, когда утверждал, что протесты со стороны Союза печатников вызваны лишь их заботой о заработках. Первыми у станков узнававшие новости о происходящем на улицах и во власти, печатники были самым осведомлённым отрядом российских пролетариев и потому не обманывались относительно истинных политических причин и последствий закрытия оппозиционной прессы: они справедливо усматривали в этом сворачивание всех демократических свобод, а не только свободы слова. Как сообщало «Русское слово» в номере от 8 ноября, на заседании правления своего профессионального союза печатники ещё 5 ноября 1917 г. приняли резолюцию с обвинениями в адрес большевиков. «Целый ряд насилий, учинённых при захвате типографий, — говорилось, в частности, в том документе, — граничит с полным произволом, а потому не только является недопустимым, но и должен быть заклеймён как одно из позорных проявлений со стороны в.-р. комитета, претендующего бороться и защищать интересы рабочего класса и демократии».

Поэтому и на памятном заседании ВЦИК 4 ноября эсер Малкин в своём, последовавшим за ленинским выступлении отвергал «то мировоззрение, которое думает вводить социализм чуть ли не насильственным путём — вооружённой силой. Социализм для нас является не только борьбой за материальные блага, но и за высшие ценности человечества»[136].

Однако несмотря ни на какие протесты эсеров во ВЦИК и заявления печатников в итоге на заседании ВЦИК 4 (17) ноября был принят оглашённый Аванесовым большевистский вариант резолюции по вопросу о печати. Тогда для демонстрации своего несогласия с политикой большевиков по подавлению демократических свобод левые эсеры использовали тактику неучастия в правительстве[137]: в одном из вариантов протокола № 5 заседания ВЦИК от 4 (17) ноября сохранилось свидетельство заявления фракции левых эсеров, «вызванного принятой резолюцией большевиков о печати, — об отозвании своих представителей из органов Советской власти».

Левые эсеры направили также запрос во ВЦИК о самом праве СНК издавать декреты, получив ответ-резолюцию в том смысле, что поскольку общая программа смены власти была принята Всероссийским съездом советов, то ВЦИК не может отказать СНК в его праве издавать декреты без предварительного обсуждения. Но ни усилия левых эсеров во ВЦИК, ни их решение о неучастии в правительстве — так же, как если было бы принято обратное решение, — на стратегию и тактику большевиков не влияли: они были готовы сотрудничать с другими партиями даже из одной с ними части политического спектра исключительно на своих условиях, причём не только в том, что касалось свободы слова и печати, но и во всех других важнейших аспектах. Подтверждением этому стало опубликованное 5 ноября в «Известиях» следующее заявление Ю. Каменева, А. Рыкова, В. Милютина, Г. Зиновьева и В. Ногина: «Ц.К. Р.С.Д.П. (большевиков) 1 ноября принял резолюцию, на деле отвергающую соглашение с партиями, входящими в Совет Р. и С. Депутатов для образования социалистического, советского правительства. Мы считаем, что только немедленное соглашение на наших условиях дало бы возможность пролетариату и революционной армии закрепить завоевания октябрьской революции» (курсив — по оригиналу).