Читать книгу "Финт покойной тети - Юлия Павлова"

На сотовый телефон дозвонился Славик, интересовался, не у меня ли «козел Вадик», но я честно призналась, что в данную минуту его со мной нет. Славик просил при встрече с Вадиком быть осторожнее, а при случае плюнуть в лицо с приветом от него. Я не стала расспрашивать о конфликте между ними, уверена, что ничего светлого и доброго не услышала бы.

Еще Славик просил, чтобы Алексей, как только объявится, перезвонил ему. До него и ребят дошли слухи, что Григорий убил Игорька, а самого Гришу «оформил» Алексей. Я подтвердила слух, и Славик велел передавать ему огромную благодарность от семьи и обещал Леше помощь в любое время суток круглогодично.

На даче мы каждый вечер разводили огонь в камине, пили всей семьей вино и комментировали то, что нам навязывали политики. Особенно старались папа и Татьяна Степановна. Мама больше хлопотала на кухне, а я ничего не делала, распускала старые кофточки и накручивала шерстяные клубки.

В Москву я вернулась на третий день. Опасалась, конечно, увидеть побитые стекла или сгоревшую квартиру, но ничего, внешне все выглядело пристойно.

Я рассчитывала приехать часа в два дня, договориться о сдаче преступников нашей славной милиции, но получилось, что приехала к семи вечера.

В квартире, представив милицейскую суету, протоколы, медлительных экспертов, решила не портить себе ночь и сдать бандитов с утра. Тем более завтра воскресенье, светлый день. Подарок для дежурящих.

А в два часа ночи приехал Алексей.

Он открыл дверь своими ключами. Шикнул на Стерву, тихо разделся у кровати и скользнул ко мне под одеяло. Пока я просыпалась и решала, сон это, глюк или явь, он лег рядом, обнял меня и… время растворилось от запаха его тела, ощущения божественных прикосновений, от тепла его кожи на моих руках и губах.

Алексей в приглушенном свете выглядел фантастически. Вместо длинных светлых волнистых волос — обесцвеченный блондинистый бобрик, брови, подтемненные и с умом подщипанные, изменили форму. Он был изумительно красив, до боли. Только врет много.

Даже когда он к утру заснул, я не смогла отнять от него своих рук. В рассветном сером окне занимался морозный день… Мой античный бог контуром очерчивался на фоне прозрачного тюля.

Я смотрела на Алексея беспрерывно. Неужели когда-нибудь я смогу полюбить еще кого-то? Невозможно… Не дай бог уйдет это сумасшедшее чувство, мне будет пусто и одиноко… Сколько осталось до отъезда Леши?.. Четыре часа. Четыре часа счастья. Счастья общения с ним.

Когда Алексей встал и начал собираться, он заговаривал мне зубы, чтобы я не раскисла окончательно, рассказал, как была построена типография под окном нашего дома.

Григорий, в бытность свою активистом-комсомольцем, был командирован от отдела инженеров сдавать зачет по гражданской обороне. Всем отделом был нарисован план эвакуации при химическом взрыве на ближайшем предприятии, еще была схема обмыва домов и тротуаров при радиоактивном заражении, а также списочный состав руководства, которому в первую очередь положены противогазы и обмывочные пульверизаторы.

Целый час Григорий сдавал нетрезвому майору зачет. Потом пришел подполковник с дочкой. Подполковник выгнал из кабинета Григория и надолго засел с майором.

Дочка, услышав из-за закрытой двери привычный звон водочной стеклотары, потащила Григория в соседний кабинет и достала из пакета бутылку сладкой наливки. После первой Григорий сгонял за водочкой и колбасой, потом их потянуло на интим, и они опробовали на прочность кабинетный стол, за ним, размявшись портвешком, они проверили устойчивость кресла… А утром, проснувшись на паласе под переходящим Красным знаменем, они долго похмелялись пивом, и полковничья дочка от нечего делать объясняла Григорию, что же начерчено в метровых альбомах на листах кальки. Это были планы бомбоубежищ и подвалов, годных для использования в целях спасения гражданского населения в случаях катастроф или военных конфликтов.

Калька при перевертывании слипалась в мокрых от пива пальцах. Один из листов выдернулся, когда Григорий и его нетрезвая девушка решили испробовать полюбившийся ему способ удовлетворения плоти.

Часам к двенадцати дня девушка вспомнила, что ей пора в школу, а Григорий решил позвонить на работу, отпроситься для поправки здоровья после удачно сданного зачета. Пока они собирались, Григорий решил вернуть в папку оторванный листок, но девушка, смеясь, сказала, что не стоит мучиться. Ну не будет у районного отдела гражданской обороны одного разрушенного бомбоубежища, ну и черт с ним. Григорий, по врожденной аккуратности, кальку с планом подземного помещения положил себе в пакет.

И только через пару лет вспомнил о нем. Еще лет пять помещение было невостребованным. Один год у него в бомбоубежище работал цех по выделке кожи. Потом прошло лет семь или восемь, пока Григорий крутился в другом бизнесе, и только при знакомстве с Татьяной Степановной и Катей он опять вспомнил о неучтенном помещении.

Полгода под предлогом застекления лоджии шли работы по проведению подземного хода из квартиры, купленной на имя Кати, к бомбоубежищу. От него оставили только пятьдесят квадратных метров, все остальное обрушили и замуровали бетоном.

Алексей вспоминал, как он таскал мешки с цементом, перекидывая их через балкон, а я смотрела на него, и мне хотелось прижаться к нему и не отпускать никуда. И никогда.

Непривычный вид — очки в тонкой оправе и полуспортивная одежда — сделал его совсем пацаном. Я хотела его от этого не меньше.

Но момент «Ч» настал. Я даже не смогла выйти в коридор, сидела на кухне, уронив голову на белый пластик стола.

Я приеду к тебе, Леша. Хоть в Париж, хоть на Курильские острова. Там, где ты, — там столица мира, там, где нет тебя, — безлюдная пустыня. Господи, надо же так влюбиться… вот несчастье-то.

Андрюшенька объявился у меня дома в одиннадцать часов утра. Я бы еще очень и очень подумала, открывать ли ему дверь или вызвать ребят из ближайшего отделения милиции, которые до выяснения обстоятельств продержали бы его пару часов «в обезьяннике», но братец открыл квартиру ключами. Минуты две я смотрела на его злое лицо, пока не сообразила.

— Ты где взял ключи? Слепки, что ли, сделал, домушник-любитель?

— Ты… дрянь, с детства контуженная. Ты не понимаешь, почему до сих пор жива. Не понимаешь, потому что не знаешь. Это я, я тебя из-под удара вывел. А ты что делаешь?

Сон, значит, отменяется. В таком состоянии люди орут не меньше часа. Вот был бы у меня пистолет… чпок, и нет проблемы. А потом я бы братца в типографию спустила, и теперешние обитатели его бы съели без остатка. У них там тепло, зажигалки есть, они бы его цивилизованно схавали… Боже, прости меня за грешные мысли! Он дерьмо, конечно, но не имеет права один человек лишать жизни другого.

— Андрей, я не расслышала о контуженой. Подробнее, пожалуйста.

Андрей расстегнул пальто и скинул его на пол. Стерва, спящая у тапочек, взвизгнула и забилась под тумбочку. Мне хотелось того же.