Читать книгу "Оборотень - Евгений Сухов"

Если и можно было как-то наказать Бирюка, так это упрятать его в сучью зону. Об этом хорошо было известно тем, кто решал его судьбу в высоких кабинетах.

В этот раз спец-эшелон МВД не загнали на запасной путь, как это делали обычно на больших станциях. Состав вкатился на первый путь, издав победный гудок. И вагон, в котором ехал Бирюк, остановился как раз напротив вокзала. Еще через минуту из вагона на перрон вышли десять пассажиров, оживленно переговариваясь между собой. Было заметно, что они устали от долгой дороги и сейчас были рады размять затекшие ноги. Никто из встречающих даже предложить не мог, что один из них — заключенный номер один, следование которого на всем протяжении пути было засекречено так же строго, как передвижение атомной подводной лодки. И девять офицеров внутренних войск, сопровождающих его, скорее всего, были не охраной, а свитой при могущественном короле.

Встречать Бирюка прибыл сам полковник Беспалый с тремя офицерами из охраны и взводом молоденьких солдат.

Станислав не был похож на арестанта: вместо тюремной робы на нем был хороший серый костюм, и трудно было представить, что очень скоро его красивую прическу накроет серая тюремная «пидорка». Глядя на законного, можно было подумать, что он идет не в колонию строгого режима, а решил почтить своим присутствием какое-нибудь высокое собрание.

Неожиданно Бирюк остановился:

— Здесь есть церковь?

Сопровождающие вора офицеры удивленно переглянулись. За время совместной поездки от самого Ленинграда они видели Бирюка в разных видах: вор мог быть веселым балагуром и азартным картежником, мог впадать в глубокую задумчивость, а то вдруг становился словоохотливым и сентиментальным. Но никто из особистов не предполагал, что смотрящий Ленинграда может быть еще и верующим.

Хотя им было известно, что отношение к Богу у уголовников особенное и не случайно практически в каждой камере можно было увидеть небольшую иконку.

Если зекам не удавалось обзавестись иконой заранее, то ее лепили из хлебных мякишей, а среди них находились такие мастера, что ваяли целые хлебные иконостасы, которые невозможно было отличить от деревянных и расписных.

Смотрящий в этом ничем не отличался от простых зеков и так же, как и все, носил скромный золотой крестик, в котором когда-то принял крещение. Он настолько уверовал в его чудодейственную силу, что никогда не снимал с шеи.

Как ни странно, но многие неприятности с ним случались именно тогда, когда он лишался креста, — даже свой первый срок Бирюк получил в драке, во время которой у него с шеи сорвали тоненькую веревочку с махоньким медным распятием.

Станислав притронулся ладонью к вороту рубахи. Через мягкую ткань он нащупал тонкую цепь и скромный крестик. Это прикосновение вернуло ему прежнее спокойствие.

Теперь он был уверен, что ничего плохого с ним не случится.

— Церкви здесь нет, — отозвался Беспалый, — но в полукилометре от станции имеется небольшая часовенка. Кстати, она построена на пожертвования заключенных.

Бирюк понимающе кивнул — строить заборы тюрем считается вещью паскудной для любого заключенного, а если зек отчисляет деньги на возведение храма, то нет более богоугодного дела.

— Неудивительно, — холодно отозвался новоприбывший. — А священника здесь можно отыскать?

— Уж не покаяться ли ты решил? — Губы Беспалого расползлись в кривой усмешке.

— А почему бы и нет? Или ты думаешь, что я только грешить способен?

— зло отрезал Бирюк.

Заповедь «не убий!» не относится к врагам, но тем не менее каждый солдат, прошедший войну, должен был пройти через покаяние в святом храме. После чего несколько дней обязан был держать строжайший пост, только тогда его душа могла освободиться от налипшей скверны. Так и Бирюк воспринимал волю, как некое поле битвы, где приходится много грешить и часто лукавить, а заточение — место, где можно вылечить даже тяжелый душевный недуг.

Вот только хотелось бы найти молельню попроще, а священника не больно строгого, да чтобы, не перебивая, сумел выслушать нерадивого прихожанина.

— Нет… отчего ж, — неопределенно пожал плечами Беспалый.

Бирюк не был похож ни на одного из тех воров в законе, которых он видел раньше, даже его внешний вид никак не вязался с обычным представлением об уголовнике-рецидивисте. Скорее, он напоминал фраера из министерства, прибывшего инспектировать колонию. А подобных чистоплюев в дорогих костюмах Тимофею Егоровичу пришлось повидать предостаточно. Любимый их напиток, как правило, коньяк; привязанности — пышногрудые блондинки. И то и другое он мог предоставить им в избытке. Но не вору в законе, конечно!

И тем не менее Бирюк был явно совсем иной породы. Беспалый вынужден признать, что этот парень с цепким взглядом весьма интересен и под его обаяние невольно попадал любой собеседник. Это во многом объясняло, почему он имеет такой огромный авторитет у воровского сообщества.

Стоявший перед ним человек был явно очень не глуп, и наверняка Бирюк заметил, как покраснели от волнения щеки начальника колонии.

— У нас в поселке живет один священник, — как можно спокойнее продолжал Беспалый. — Он старик и уже давно не служит… Но если я его попрошу, думаю, что он не откажет мне в любезности. Хочешь, я за ним пошлю?

— Отчего же не послать…

— Что ж, тогда милости прошу в часовенку. — И, повернувшись к молоденькому лейтенанту-охраннику, скомандовал:

— Приведи старика Прокопия.

— А если не пожелает идти, товарищ полковник? Не арестант ведь! А мужик он с характером.

Это было правдой. Прокопий Семенович славился ершистостью и, невзирая на чины, мог обложить любого такой изощренной бранью, что, слушая его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем церкви, а с уголовником, имеющим за плечами не одну ходку.

Беспалый улыбнулся:

— Да, он не арестант, просто так его не приведешь. Передай Семенычу, что с меня бутылка армянского коньяка.

Лейтенант понимающе кивнул и пошел разыскивать священника.

Это была совсем маленькая церквушка. В ней едва хватало места десятерым молящимся: нельзя было перекреститься, чтобы не задеть локтем стоящего рядом. Бирюк встал у закрытой двери и, скрестив руки на животе, закрыл глаза.

Через пятнадцать минут пришел старик, облаченный в епитрахиль, которая ладно сидела на нем. И сам он весь был очень благообразен и напоминал породистого пса. Длинная седая борода на его худощавом лице была тщательно расчесана на пробор, и по тому, как он бережно разглаживал концы, было ясно, что она является предметом его гордости.

В молодости отец Прокопий много победокурил и вел совсем не такую праведную жизнь, какая допустима церковным уложением. Поговаривали, что он занимался вывозом не то монголок, не то китаянок в Сибирь.

О себе отец Прокопий рассказывал немного, но каждому в поселке было известно, что некогда он учился в московской семинарии, откуда был исключен за непростительную шалость — однажды к себе в келью привел девицу вольного поведения, с которой проспал не только утреннюю службу, но даже и вечернюю.