Читать книгу "Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока - Гарольд Лэмб"

Бабур не забыл об этом происшествии. Позднее он лично присутствовал при испытаниях «этой большой пушки, казенную часть которой отливали позднее».

Пушка получила название Победитель и не разорвалась во время испытания, больше того, она выстреливала тяжелые ядра на шестнадцать сотен шагов, что для того времени было очень большой дальностью. На этот раз мастер Али получил пояс для меча, почетную одежду и чистокровного коня.

Ослушание Хумаюна

В те дни, когда турецкие мастера занимались отливкой нового орудия, войско Хумаюна двигалось на восток, а сам Бабур оставался в Агре, наблюдая за приближением армии Раджпута, в Кабул было отправлено письмо, приведшее в ужас женскую половину дворца. В своем дневнике Бабур приводит точную копию этого письма:

«В пятницу шестнадцатого числа месяца раби первого, года девятьсот тридцать третьего, произошло поразительное событие. Подробности его таковы: мать Ибрахима, эта злосчастная старуха, услышала, что я съел что-то из рук жителей Хиндустана. Дело было так: месяца за три-четыре до этого по той причине, что мне еще не приходилось видеть хиндустанских блюд, я сказал, чтобы ко мне привели поваров Ибрахима. Из пятидесяти или шестидесяти поваров я удержал у себя четырех. Та женщина, услышав об этом, послала человека в Итаву за Ахмедом-чашнигаром – жители Хиндустана называют бакаула[49]чашнигар. Одной рабыне она дала в руки сложенную вчетверо бумажку, в которой была тола[50]яда, и велела передать эту бумажку Ахмеду-чашнигару. Ахмед дал бумажку одному из хиндустанских поваров, который находился у нас на кухне, и обещал ему четыре парганы, если он каким-либо образом подложит яд мне в пищу. Вслед за рабыней, с которой был передан яд Ахмеду-чашнигару, мать Ибрахима послала еще одну невольницу посмотреть, передала ли ему первая невольница яд или нет. К счастью, Ахмед не бросил яд в котел, но бросил его на блюдо. Он не бросил яда в котел по той причине, что я крепко наказал бакаулам остерегаться хиндустанцев, и они пробовали пищу, когда пища варилась в котле. Когда кушанье накладывали, наши несчастные бакаулы чем-то отвлеклись; повар положил на фарфоровое блюдо тоненькие ломтики хлеба, а на хлеб высыпал меньше половины яда, находившегося в бумажке. Поверх яда он наложил мяса, жаренного в масле. Если бы повар высыпал яд на мясо или бросил его в котел, было бы плохо, но он растерялся и просыпал больше половины яда в очаг. В пятницу вечером во время послеполуденной молитвы подали кушанье. Я сильно налег на блюдо из зайца, жареной моркови тоже уписал порядочно; из отравленной хиндустанской пищи я съел только несколько кусочков, лежавших сверху. Я взял жареного мяса и поел его, но не почувствовал никакого дурного вкуса. Потом я проглотил кусочка два вяленой говядины, и меня начало тошнить. Накануне я тоже ел вяленое мясо и у него был неприятный вкус; я решил, что меня сегодня тошнит по этой причине. Вскоре меня опять затошнило; пока я сидел за достарханом, меня два или три раза начинало тошнить и едва не вырвало. Наконец, я увидел, что дело плохо, и поднялся. Пока я шел до нужника, меня еще раз чуть не вырвало; в нужнике меня обильно стошнило. Раньше меня никогда не рвало после еды, даже при попойках меня не тошнило.

В сердце у меня мелькнуло сомнение. Я приказал задержать повара и велел дать блевотину собаке и стеречь ее. На следующее утро незадолго до первой стражи собака почувствовала себя очень плохо, брюхо у нее как будто раздулось. Сколько в нее ни кидали камнями, сколько ее ни ворочали, она не подымалась. До полудня собака была в таком положении, потом поднялась – не умерла. Несколько телохранителей также поели этой пищи. Наутро их тоже сильно рвало, одному даже было очень плохо; в конце концов, все спаслись.

Я приказал Султан-Мухаммеду Бахши схватить повара; подвергнутый пытке, он одно за другим подробно рассказал все, как упомянуто.

В понедельник, в день дивана, я приказал вельможам, знатным людям, эмирам и вазирам явиться в диван. Те двое мужчин и обе женщины тоже были приведены и допрошены. Они со всеми подробностями рассказали, как было дело. Чашнигара я велел разрубить на куски, с повара приказал живьем содрать кожу; из женщин одну бросили под ноги слону, другую застрелили из ружья, третью я приказал заключить под стражу. Она тоже станет пленницей своего дела и получит должное возмездие. [Мать Ибрахима позднее была отправлена в Кабул, однако во время переправы через Инд бросилась в воду и утонула.]

В субботу я выпил чашку молока, в понедельник тоже выпил чашку молока и выпил еще разведенной печатной глины и сильного терьяка. От молока меня здорово прослабило… я изверг какое-то черное-пречерное вещество, похожее на перегоревшую желчь. Благодарение Аллаху, сейчас нет и следа болезни. До сих пор я так хорошо не знал, что жизнь столь дорога. Благодарение Богу, мне снова пришлось увидеть свет дня. Все окончилось хорошо и благополучно.

Разбитый и слабый, я снова живу.

Отведав вкус смерти, я понял цену жизни.

Чтобы у вас в уме не возникло никакой тревоги и беспокойства, я записал все это во вторник, двадцатого числа месяца раби первого, находясь в Чар Баге».

«В те дни, – добавляет Бабур, – один за другим начали являться люди от Махди-ходжи с такими вестями: «Рана Санга несомненно подходит. Хасан-хан Мевати тоже, говорят, намерен присоединиться к нему. Об этих людях следует подумать прежде всего. Если спешно послать в Биану вспомогательный отряд войска, это будет способствовать вашей удаче».

К тому времени Тигр уже отозвал из восточных областей отряды под командованием Хумаюна. Усилив свое войско лояльно настроенными афганцами, Бабур решительно двинулся на армию сепаратистов, – он сам называл их мятежниками, – под командованием Назир-хана и его союзников из Джаунпура и Ауда. Переправившись через истоки Ганга, монголы обнаружили лагерь Назир-хана неподалеку от Гогры. Повинуясь приказу отца, Хумаюн оставил отряд разведчиков присматривать за афганцами, а сам направился в Агру, по дороге заехав в Калпи, чтобы захватить с собой местного хана, намеревавшегося принести клятву верности падишаху. Эта стремительная кампания, имевшая целью очистить окрестности Агры от противников Бабура, завершилась блестяще. Однако то, что последовало за ней, понять довольно сложно.

В начале января 1527 года Хумаюн ожидал своего отца в еще не завершенных Четырех Садах Агры, чтобы принять от него традиционные почетные одежды, подарки и восхваления, на которые Бабур никогда не скупился. Здесь же или вскоре после их встречи Хумаюн начал просить у отца позволения вернуться в принадлежавшую ему провинцию Бадахшан, находившуюся в нескольких днях пути от Агры.

Вызывающую просьбу своего сына Бабур практически обходит молчанием, в отличие от подробного сообщения об эпизоде с отравлением. Удовлетворить требование Хумаюна было невозможно. Сын падишаха не мог уехать, забрав с собой крепкий бадахшанский контингент, в тот момент, когда вся армия лихорадочно готовилась к походу на войска Раджпута.