Читать книгу "Искренне ваш Шурик - Людмила Улицкая"

Валерия села на телефон, вызвонила каких-то знакомых из сотой секции ГУМа, из магазина «Березка», и Шурик время от времени возил маму на обувные примерки… Вере Александровне были куплены сапоги фирмы «Саламандра» и черные австрийские туфли «Дорндорф». Качество жизни повышалось…

Семейные расходы возрастали. Шурик много работал и вполне справлялся с возрастающими семейными потребностями. К тому же еще оставался резерв – непроеденное наследство Елизаветы Ивановны.

Незадолго до Нового года приехала Стовба. Мария была совершенно счастлива, хотя нельзя было сказать, что она сильно скучала по матери. Но когда Лена приехала, Мария на ней повисла и не отпускала ни на минуту. Стовба привезла всем очень хорошие подарки, но была в мрачном настроении, курила и молчала. Даже с Шуриком почти не разговаривала. Когда Шурик спросил ее, удалось ли ей все провернуть в Польше, она фыркнула, рассердилась и говорить на эту тему не стала.

«Наверное, опять у нее облом случился», – решил Шурик. Никакой дружеской поддержки от него на этот раз не потребовалось. Вероятно, оттого, что исповедалась Вере.

Шурик, как обычно, купил елку, а Вера Александровна решила вдруг восстановить рождественский спектакль, который не играли с тех пор, как умерла Елизавета Ивановна. Для Мурзика. Шурик возражал: у него было всего три ученика, и уже поздно было начинать подготовку.

Но на Веру снизошло вдохновение, она предложила поставить спектакль кукольный, и не по-французски, а по-русски. Начали шить кукол. Разложили лоскуты, тесьму, заготовили вату для набивки. Марии дали самое простое и самое ответственное задание – она шила одеяльце, в которое заворачивали маленького пластмассового голыша, изображавшего младенца Христа. Вера шила Деву Марию, а Стовба в глухом молчании собирала ангелов из кусочков накрахмаленной марли… На Шурика, кроме елки, было возложено устройство ширмы для представления…

Во всех этих хлопотах Новый год прошел как-то невзрачно. Никакой праздничной еды не было заготовлено, да и подарки, если не считать Стовбиных, розданных заранее, оказались не особенно выразительными: Шурик подарил маме неказистые домашние туфли, Вера Шурику – флакон одеколона «Шипр», который он так никогда и не распечатал, и галстук, который он никогда не надел. Лена получила в подарок шелковый платок из запасов Елизаветы Ивановны и книгу стихов Ахматовой, которую не оценила. Зато Мария получила целую кучу игрушек и книжек, радовалась так бурно, что всех оделила подарочной радостью.

Радость не замедлила смениться большим детским горем. Накануне Рождества, когда все к спектаклю было подготовлено, куклы сшиты и роли выучены, Стовбу срочно вызвали в Ростов: напала какая-то инспекция, и ее бухгалтерское присутствие было необходимо. А Мария надеялась, что мама пробудет до конца каникул. Девочка прорыдала весь вечер, заснула, вцепившись в мать руками. Утром, когда Лена уехала в аэропорт, снова начала рыдать.

Вера успокаивала, ее как могла. Наконец принесла ей в постель сшитых кукол. Эффект был неожиданный: Мария буквально разорвала руками одну из кукол, все разбросала, и выла при этом звериным воем. Смуглота ее приобрела неприятный серый оттенок, она икала, вздрагивала. Ее сводили судороги. Вера Александровна кинулась вызывать врача. Педиатр, лечивший еще Шурика, приехать не мог, сам был болен, но расспросил обо всем и велел напоить ребенка валерьянкой.

Немного успокоилась Мария, когда Шурик вернулся из Внукова, куда провожал Стовбу, и взял ее на руки. Шурик ходил по комнате с довольно увесистой ношей на руках, качал ее и фальшиво пел «My fair Lady» с любимой пластинки. Мария засмеялась – она прекрасно слышала, что он фальшивит, и ей казалось, что он так шутит. Когда он хотел уложить ее в постель, она снова начала плакать. И он таскал ее на руках, пока не сообразил, что у нее высокая температура. Измерили. Было за тридцать девять.

Вера Александровна пришла в полную растерянность: детскими болезнями всегда ведала Елизавета Ивановна. Шурик вызвал «Скорую помощь».

Приехавшая по вызову докторша долго осматривала Марию. Потом нашла какое-то маленькое пятнышко возле уха и сказала, что скорее всего это ветрянка и что скоро должно начаться полное высыпание. В городе, как выяснилось, шла чуть ли не эпидемия. Врач выписала жаропонижающее, велела давать ребенку побольше жидкости, а появляющиеся папулы мазать зеленкой и не давать расчесывать.

Выбитая из колеи Вера, не умевшая взять на себя руководящую роль в лечении, взяла поваренную книгу и пошла на кухню варить клюквенный морс.

Через несколько часов Мария действительно с ног до головы покрылась крупной красной сыпью. Плакала не переставая, то тоненько и тихо, то завывая, как зверек.

Почти сутки Шурик носил Марию на руках. Когда она засыпала и он пытался уложить ее в постель, она, не просыпаясь, начинала скулить. Наконец, он лег и положил ее себе под бок. Она обхватила руками его плечо и затихла.

Под утро ей опять стало хуже, начался сильный зуд, и Шурик снова взял ее на руки. Он старался удержать ее руки, расчесывающие папулы.

Немного подействовало строгое замечание Веры:

– Если ты будешь расчесывать болячки, то останешься рябая на всю жизнь. Все лицо будет в оспинах.

– Оспины, это что? – отвлеклась Мария от страданий.

– Такие шрамы останутся по всему лицу, – безжалостно объяснила Вера Александровна.

Мария зарыдала с новой силой. Потом вдруг остановилась и сказала Шурику:

– Чешется ужасно. Давай, ты будешь меня чесать, но осторожненько, чтоб оспины не остались.

Она указывала пальцем, где больше всего чешется, и Шурик нежно почесывал ухо, плечо, спинку…

– И здесь, и здесь, и здесь, – просила Мария, терлась о его руку, а потом, вцепившись в его руку жаркими пальцами, стала водить его рукой по зудящим местам. И перестала, наконец, хныкать… Только всхлипывала: еще, еще…

Шурик морщился от стыда и страха: понимает ли она, куда его приглашает, бедняжка? Он убирал руку, и она снова скулила, и он снова чесал ее за ухом, в середине спинки, а она тянула его руку под ситцевую рубашку, перемазанную зеленкой, чтобы он коснулся пальцами детской складочки.

Девочку было очень жалко, и проклятая жалость была неразборчива, безнравственна… Нет, нет, только не это, только не это… Неужели и она, такая маленькая, совсем ребенок, а уже женщина, и уже ждет от него простейшего утешения…

Он был ужасно измотан этими сутками почти беспрестанной возни с Марией, и от усталости реальность немного искажалась, и он уплывал в какое-то место, где мысли и чувства видоизменялись, и он явственно осознавал бездарность своего существования: он делал вроде бы все то, чего от него ожидали… Но почему все женщины, составляющие его окружение, желали от него только одного – непрерывного сексуального обслуживания? Это прекрасное занятие, но почему ему ни разу в жизни не удалось самому выбрать женщину? Он тоже хотел бы влюбиться в такую девушку, как Алла… как Лиля Ласкина… Почему Женя Розенцвейг, тонкошеий, хлипкий Женя смог выбрать себе Аллочку? Почему он, Шурик, никогда не выбирая, должен отвечать мускулами своего тела на любую настойчивую просьбу, исходящую от сумасшедшей Светланы, от крошки Жанны, даже от маленькой Марии?