Читать книгу "Первый Мир - Андрей Ливадный"

В рассудке Шрейба сейчас говорили чувства.

Он не мог поступить иначе. Мир без нее терял свой смысл. Все казалось незначительным, не важным. Найти и вырвать ее из рук этих тварей...

Гюнтер, опираясь на «АРГ-8», сделал первый шаг по направлению ущелья.

Основной лагерь гарнизона Арасты...

– Урман, куда ты собрался?

Охотник обернулся. В дверях стоял Иван Столетов.

– Я не обязан отчитываться перед тобой.

– На внутреннем дворе готовят БМК. Там на борту мое оборудование.

– Оно тебе уже не понадобится, а выгружать некогда. Извини, Иван, тороплюсь.

– Ты возвращаешься в горы? Зачем? Ты же идешь на верную гибель!

– Тебе что за дело? Я свободен в своих решениях. Понимаешь?

– Понимаю. Но я ведь не дурак. Что-то случилось. Гюнтер исчез, Кречетов объявил, что задерживает меня на Арасте до особого распоряжения. Шершнев куда-то запропастился. Теперь уходишь ты.

– У меня появилось дело, Иван.

– Я знаю. Ты собираешься искать Гюнтера. Ведь так?

Урман нахмурился. Он не умел и не любил лгать.

– Скажи, что произошло?

Охотник сокрушенно покачал головой.

– Да, я отправляюсь искать Гюнтера. Поступила важная информация, которую нужно проверить.

– Возьми меня с собой.

– Нет. Исключено, Иван. Слишком опасно для тебя.

– Я не мальчик.

– Нет. Разговор окончен. За разъяснениями – к полковнику Кречетову. Извини, мне некогда.

– Ладно... – Столетов посторонился, пропуская Урмана.

Охотник размашистым шагом прошел по длинному коридору и свернул к оружейной комнате. Иван смотрел ему вслед, затем, видя, что коридор пуст, заспешил к выходу.

БМК уже загрузили припасами и боекомплектом.

Столетов несколько секунд наблюдал за пространством внутреннего двора, затем, не заметив движения подле машины, крадучись добрался до открытого люка и влез внутрь, затаившись в кормовом отсеке.

Что-то изменилось в нем за несколько прожитых в невероятном напряжении дней.

Он внезапно понял, что не все в жизни измеряется славой, амбициями или деньгами.

Шрейб... Если уж Кречетов дал добро на его поиски, значит, есть веские основания предполагать, что Гюнтер не «бежал», как доложил лейтенант Шершнев. Иван чувствовал, что несправедливо относился к Шрейбу. И сейчас, оставшись в стороне от рискованных поисков, он бы окончательно потерял веру в себя...

Эгоизм? Глупая бравада? Потребность в самоутверждении?

Сложно ответить однозначно. Кто есть кто и кто кем стал – покажут горы.

* * *

Гюнтер шел.

Шел на пределе возможного: под воздействием губительных энергий отказывали не только сканеры, все кибернетические компоненты периодически давали сбои, которые приходилось устранять, ища спасение под выступами скал, в углублениях, в слабой тени уронивших листву деревьев.

Иногда он падал, думая, что уже не сумеет встать, но каждый раз поднимался и шел, безнадежно отставая, читая редкие следы, оставленные норлами.

Им было проще. Приступы усталости и дурноты можно побороть хотя бы применением препаратов – пару раз, нагоняя группу чуждых существ, он наблюдал, что они, располагаясь на короткий привал, делали себе инъекции.

Шрейб чувствовал, как медленно, но неотвратимо меняется его мироощущение.

Наблюдая за норлами, он, вопреки всему, привыкал к их облику, присматривался к мимике и жестам, ловил звуки гортанной незнакомой речи, и все чаще возникала назойливая мысль: что они ищут? Зачем так упорно движутся в горы, почему, пораженные неизлечимым недугом, проявляют столько упорства, целеустремленности, прорываются к непонятной цели, невзирая на жертвы и лишения?

Может показаться странным, но он сравнивал себя и норлов.

Пытался понять, чем вызвана их агрессия. Дикостью нравов? Природной кровожадностью?

Конечно, Гюнтер не верил в миф о том, что цивилизация, добившаяся определенных успехов в научно-техническом прогрессе, вдруг начинает осознавать свою ответственность за использование передовых технологий. Сама история человечества давала множество примеров того, как люди, выходя на качественно иной, более высокий уровень технических достижений, мало менялись, сохраняя известный набор пороков и добродетелей.

Он думал, чтобы не сосредоточиваться на трудном, почти неодолимом в его положении пути, чтобы не сойти с ума от тревоги за Нику, и мысли, приходящие в голову, вдруг начинали резко диссонировать с его прошлыми взглядами.

Тот прилив сил, что испытал Гюнтер, оказавшись в эпицентре неожиданных схваток, ощущение востребованности вдруг сменились разочарованием в себе самом.

Да, теперь он отчетливо понимал, что одиннадцать лет не жил, а существовал, заставляя себя быть коммуникабельным и покладистым, но всему рано или поздно приходит конец, и вот, когда отпала необходимость сдерживать себя, контролировать каждый шаг, каждое слово, он задумался: а что будет дальше?

Жизнь однажды сломала его, воспитав из юноши жесткого, порой жестокого мужчину, но был ли у него выбор? Будни войны – страшнее нет ничего, они – жернова, измельчающие душу в пыль, оставляющие только пустоту.

Жить ради пустоты, ловить мгновения ненормального драйва – сколько это сможет продолжаться, особенно теперь?

На войне была одна цель – выжить. В масштабном столкновении двух ветвей цивилизации, когда на поля сражений вышли машины, иная задача нового дня, кроме одной: дожить до заката, выглядела, по меньшей мере, надуманной и абсурдной. Они бились насмерть, теряя друзей, сжигая себя, но теперь все закончилось. Гюнтер смотрел вокруг и спрашивал себя: станет ли Первый Мир очередной ареной безумия, столкновения разумных рас, поделим ли мы планету, полную неразгаданных тайн, перепахав ее воронками и траншеями?

В жизни должен быть иной смысл.

Шрейбу казалось, что он внезапно обрел его в ту ночь, когда встретил Ольгу.

Его положение оказалось мучительным, но он ощутил не отрешенную созерцательную красоту, а соприкоснулся с чувством, которого не успел узнать в прошлом.

Даже сейчас, преследуя норлов, изнывая от тревоги за судьбу Ники, зная, что без колебаний будет драться за нее, он вдруг ловил себя на том, как взгляд на доли секунды задерживается на необычном пейзаже, впитывая его красоту, и тут же, словно испугавшись, пытается оттолкнуть ее.

Зачем отталкивать?

Да, жизнь в ее разнообразии очень часто полнится жестокостью, несправедливостью, но разве мы приходим в мир, чтобы убивать и разрушать?

Есть ситуации, когда судьба не оставляет выбора, но если рефлексировать прожитым, отталкивать красоту, ненавидеть все, что отличается от тебя самого, разве это можно называть жизнью?