Читать книгу "Поход семерых - Антон Дубинин"

За полтора года от превращения любимого отца в какое-то домашнее чудовище Аллен едва не растерял все отцовские дары — легкий характер, ощущение себя своим и любимым в большом мире, умение радоваться просто так, нипочему. И кто осудит его, когда на семнадцатом году жизни он попросту сбежал с поста, уехал учиться в столицу, к брату, бросив отца — и оставив маму наедине со своей бедой?.. Кто осудит его, кто об этом узнает — да так ли уж важно кто, если Господь все видит и сам…

И когда через полгода после сыновнего «побега» Даниэль Персиваль Августин наконец умер, отмучившись положенный срок, Аллен приехал с братом на похороны и в гробу узнал своего отца, силача с золотой бородой, который учил его сидеть на лошади, подкидывал на руках и сделал ему первый в его жизни меч. Родные черты, искаженные болезнью и тоской, после смерти разгладились, и отец лежал в гробу спокойный, сильный и всезнающий, каким ему и надлежит быть, и все вернулось на круги своя — только поздно, поздно… «Сеется в тлении, восстает в нетлении», — мерно говорил священник, и Аллен не мог держать свечу, так у него тряслись руки, и он плакал, как никогда еще в жизни, и Роберт держал у него свою добрую руку на плече…

Потом, на кладбище, когда на могилу уже установили крест, Елена Августина, держась за локоть незаменимого Роберта, бледно улыбнулась сыну и сделала неудачную попытку пошутить: «Аллен, у кого нос краснее — у меня или у тебя?» «Зато я больше платков насморкал», — столь же неудачно парировал Аллен, хватаясь за могильную оградку… «Папа, папа, прости меня, я тебя люблю», — все время думал он, наливая на поминках стакан за стаканом, и в итоге напился страшно, как еще никогда в жизни, и брат на руках тащил его до кровати.

Иногда после Аллену снился отец — но никогда не больным и слабым, а золотоволосым великаном, подкидывающим его на сгибе правой руки… Чувство вины, вот что это такое, думал он, просыпаясь и глядя в потолок. Но от того же отца Аллену достался слишком легкий и радостный характер, чтобы это чувство заслоняло от него солнечный свет, и, вставая с постели к новому дню, он давал своей памяти неосознанный приказ — забыть! «Ничего этого нет. Я тот, кто я есть, и у меня есть брат, мама и отличные друзья».

И отец…

…Его отец, увечный, увечный и беспомощный, как тогда, приподнялся на алом парчовом ложе. Запах смерти и болезни, такой знакомый, стоял в этом зале так же ощутимо, как некогда в маленькой квартирке в запредельном городе Дольске. Его отец приподнялся на ложе, и взгляд его был кроток и исполнен страдания.

— Вы пришли. С чем на этот раз?

Голос его был совсем другим. Этого голоса Аллен ни за что на свете не спутал бы с тем, позабытым. Увечный Король улыбнулся им, и Аллен понял, что он добр и мудр.

— Мы принесли лекарство для вас, мой Король. И пришли те, кто наложит его на вас. — Старый рыцарь опустил блюдо на каменный пол.

— Я не хотел, чтобы ты делал это, верный слуга. Я запретил тебе. Ты же нарушил мой запрет — вот уже девятый раз. Жива ли та девица, что приходила ко мне?

— Мой Король, покарайте меня как захотите, едва восстанете с ложа болезни. Я приму от вас и смерть, я не хотел лишь клятвопреступления. Девица та мертва, но сейчас она уже поет в радости с ангелами Божьими. Вас же я молю принять исцеление, ради которого умерла она.

— Дай Бог, чтобы это была последняя смерть в мою честь, пусть даже она и окажется напрасной.

Они откинули покров, и Аллен погрузил руки в алый огонь. То же сделал Йосеф, и, сотворив молитву, они опустили красные ладони на глубокие гноящиеся раны на обоих бедрах короля. Раны от копья, прободившего оба бедра… Король сдержал стон и тогда, когда руки двух граалеискателей коснулись его промежности, омывая потоками теплой крови — крови пятерых — страдающее, гниющее тело. Кровь стекала по рукам Аллена, слезы — по его щекам, но он плакал не о себе, и не о Короле, и даже не о Кларе. Он плакал о своем отце. Прости меня. Я люблю тебя. Прости меня, Господи, и прости моего отца.

Кровь в серебряном сосуде иссякла. Йосеф встал с колен, с ладоней его падали алые слезы. Губы его чуть заметно шевелились. Поднялся и Аллен, на минуту закрыл глаза. Когда он открыл их, первое, что он увидел, — это свет, сияние, радостное изумление, озарившее лицо Короля. Он поднялся с ложа одним движением и стоял нагой в окровавленной постели, и кровь, стекавшая по его исцеленному телу, превращалась в воду и свет. Это было последнее, что увидел Аллен; чудо, чудо — хотел сказать он стоявшему перед ним, но мир завертелся вокруг, и, не в силах более удерживать тяжесть небес, он упал на каменный пол. Сквозь густой серый туман кто-то наклонился к нему, и с края земли долетел тихий голос Йосефа:

— Я думаю, все в порядке. Мой друг и товарищ, должно быть, просто давно ничего не ел.

…Клару отнесли в часовню неподалеку от замка. Она носила название «Часовня двух братьев», и отстроил ее некий заезжий рыцарь со своими людьми. Стояла она на холме, густо поросшем лиственным лесом; наверху его была широкая каменистая прогалина, и из земли бил серебристый родник, который, сбегая по склону, делался ручьем у подножия. Темная невысокая часовенка высилась на самой вершине, и крест венчал ее шестигранную крышу. В двух длинных окнах сверкали настоящие витражи. Один изображал Деву Марию в саду роз, второй — Чашу, над которой парил голубь. От многих свечей изнутри лицо Девы и белые крылья голубя сияли, и над Чашей стоял золотой огонь.

Лицо Клары, положенной на последнюю белоснежную постель перед большим распятием, было спокойным и совсем безмятежным. Она сделалась очень красивой в своем посмертии — как мраморная статуя, как книжная миниатюра. Она даже не казалась спящей — было непонятно, как столь совершенное существо вообще могло когда-нибудь говорить и двигаться. Она умерла, совсем умерла.

До часовни Клару сопровождали Марк и Гай; Йосеф с Алленом ушли к Увечному Королю и еще не успели вернуться. Лицо Марка, вместо того чтобы побледнеть, приобрело землистый оттенок. На ногах он держался нетвердо. Вообще после того, как тот пришел в себя, Гай узнавал своего друга с трудом. Дело было даже не в том, что исчезли все его обычные шуточки (Гай подозревал, что Марк теперь никогда не сможет шутить), — изменилось что-то в выражении его лица. Как будто этот человек все время пристально вглядывался во что-то, прочим не видимое.

Горели ясные свечи, множество свечей. Еще большая их связка лежала на алтаре. С потолка свисал светильник на толстой цепи, и круг света падал на бескровное Кларино лицо, белое, как ее одежда. Лежала она на шелке, укрывающем погребальные носилки. На руках и груди ее покоились лилии, белые лилии — дар королевского сада. Рыцари, сопровождавшие тело, ушли, а двое граалеискателей остались рядом со своим сердцем, не бьющимся более, — остались ждать часа погребения.

Было тихо, только свечи потрескивали и роняли слезы чистого медового воска. Гай стоял на коленях подле мертвой, чьи губы спокойно улыбались, будто она перед смертью увидела что-то очень хорошее. Под глазами ее чуть ли не впервые за время пути не лежало тени. Великий покой снизошел в душу Гая, и он подумал, что все будет хорошо. Клара, умерев, почему-то оставалась с ними, и безысходная боль не мешала ему улыбаться. Поднять голову и вздрогнуть его заставил внезапный шум.