Читать книгу "Банда 6 - Виктор Пронин"

— О боже! — простонал Худолей, что-то поняв, о чем-то догадавшись. — Неужели сбылось?

— Сбылось.

Дальше ехали в полной тишине. У высокого кирпичного забора с колючей проволокой наверху нашли маленькую железную дверь и сдали Вохмянина.

Потом отвезли домой Свету.

— Так, говоришь, весна? — спросил Пафнутьев, когда женщина уже спрыгнула на подсушенный морозом асфальт.

— Настоящая, Павел Николаевич.

— До скорой встречи, Света.

— С нетерпением буду ждать повестку.

— Ты у меня дождесси! — зловеще прошипел Пафнутьев, пытаясь скрыть растерянность перед этой женщиной.

Пафнутьев, Андрей, Худолей молча, с каким-то вдруг возникшим напряжением, смотрели, как Света удаляется к своему дому, как легко и свободно сидит на ней дубленка, как светятся в белесом свете луны ее волосы. Вот она перепрыгнула через лужу и тут же оглянулась — видели ли эти суровые мужики, как она легка и красива?

Мужики видели, все видели. Андрей помигал ей фарами, погудел. Света помахала рукой и свернула за угол.

— Вот так и кончается жизнь, — пробормотал Пафнутьев потерянно.

— Ничего, Паша, — Худолей похлопал Пафнутьева по коленке. — Жизнь она такая... То уходит, то возвращается. За ней иногда и не углядишь. Казалось бы, все, конец, ты труп. А потом вдруг обнаруживаешь в себе совсем маленький участочек, и там не то ручеек журчит, не то огонек тлеет...

— Звонил Шаланда, — повторил Пафнутьев. — Скурыгин убит полчаса назад. Контрольный выстрел в голову.

— Это пятый, — сказал Худолей. — Больше не будет.

— Точно? — требовательно, даже капризно спросил Пафнутьев.

— А ты, Паша, сам не чувствуешь? Не ощущаешь в цифре «пять» некую законченность? Не ощущаешь?

— Не ощущаю! — с вызовом произнес Пафнутьев.

— Посчитай пальцы на своей руке! Их пять. Пятиконечная звезда — пять лучей. У человека сколько конечностей?

— Четыре, — сказал Андрей.

— А голова? — удивился Худолей. — Нет, ребята, у человека пять конечностей. На всех древних гравюрах, рисунках, мистических изысканиях, оккультных исследованиях... Пять.

И тут все трое увидели, что в доме, в который только что вошла Света, на третьем этаже вспыхнул свет, и в окне возникла женская фигурка с поднятой рукой. Андрей в ответ опять помигал, погудел и медленно тронул машину.

— Пустота и усталость, — негромко произнес Пафнутьев. — Пустота и усталость, — повторил он. — И никто не узнает... — затянул он и тут же перебил сам себя: — Послушайте, ребята... А если я предложу нечто совершенно безнравственное...

— Поддержу горячо и от всей души! — быстро ответил Худолей.

Андрей промолчал, только усмехнулся про себя: он понял, о чем затевается разговор.

— Есть такой человек, — продолжал Пафнутьев. — Он живет в нашем городе. Вы его хорошо знаете. И он вас знает. Более того, он всегда рад вас видеть. И вы всегда радуетесь, когда его видите.

— Неужели Шаланда? — ужаснулся Худолей.

— Нет, у него другая фамилия. Халандовский.

— Он рано ложится спать, — сказал Андрей.

— У каждого из нас есть недостатки, но мы все забываем о них, когда рядом оказываются друзья, — назидательно произнес Пафнутьев. — Я прав? — обернулся он к Худолею.

— Позволю себе продолжить твою чрезвычайно умную мысль, Паша, — тон Худолея с каждым словом становился все более выспренним. — Мы не просто забываем о наших недостатках, мы превращаем их в достоинства.

Пафнутьев решил, что вопрос ясен и пора приступать к действиям, решительным и необратимым. Он вынул телефон, набрал номер и долго, достаточно долго ждал, пока на том конце провода поднимут трубку. Наконец, в ней что-то пискнуло, крякнуло, охнуло, и раздался сонный голос Халандовского:

— Слушаю.

— Пафнутьев беспокоит.

— Паша, имей совесть! Так нельзя! Водка нагрелась, мясо остыло, реклама летающих прокладок только что закончилась! Не понимаю, что происходит?

— Я мчусь, Аркаша!

— Только не сбавляй скорости!

— Со мной вместе мчатся Худолей и Андрюша.

— Без меня, — сказал Андрей негромко, но таким тоном, что спорить с ним никто не посмел.

— Андрюша набрал такую скорость, что наверняка пронесется мимо. Но зато стонет от нетерпения Шаланда... Ты ведь хотел видеть Шаланду?

— Ребята, — расплылся в счастливой улыбке Халандовский — его улыбка чувствовалась даже по телефону. — Вы меня не разыгрываете? Вы в самом деле едете?

— Мы несемся, Аркаша! Мы несемся со страшной скоростью!

— Тогда не отвлекайте меня от дела. Я должен кое-что приготовить. Двадцать минут мне хватит.

— Нам тоже.

Пафнутьев набрал еще один номер.

— Георгий Георгиевич? Это вы?

— Ну? — насторожился Шаланда. Да, он больше всего на свете боялся розыгрышей, боялся, что над ним будут смеяться, показывать пальцем и делать за его спиной непристойные телодвижения.

— Через пять минут мы будем у подъезда твоей конторы. Ты впрыгиваешь в машину, и мы несемся дальше.

— Куда, Паша? По-моему, мы уже в таком тупике, в такой, прости меня...

Но Пафнутьев великодушно не дал Шаланде произнести неприличное слово, перебил его решительно и твердо:

— Мы несемся туда, где цветут рододендроны, где играют патефоны, где улыбки на устах!

— Неужели на земле остались такие места? — печально спросил Шаланда.

— Нас там уже ждут. Повторяю — через четыре минуты мы тебя подхватываем на ходу и несемся дальше. Пока не отцвели рододендроны, не затихли патефоны, не угасли милые улыбки на юных устах.

— Слушай, а Худолей-то оказался прав...

— Скажешь ему об этом сам, — прервал его Пафнутьев и, выключив телефон, сунул его в карман.

Халандовский встречал гостей в красном халате, торжественный, свежевымытый и свежепричесанный. На ногах у него были новые шлепанцы, на плече — белоснежное льняное полотенце.

— Прошу! — сказал он радушно и сделал широкий жест в глубину квартиры.

Когда Пафнутьев первым прошел в комнату, он обессиленно прислонился спиной к двери — небольшой журнальный столик оказался накрытым. По кругу стояли тарелочки, возле каждой лежали нож и вилка, в центре возвышалась большая тарелка с холодным, только что нарезанным мясом, от которого исходил дурманящий запах и слабый, почти неуловимый, но все-таки присутствующий дух специй. Тут же стояли баночка со свежим хреном и блюдечко с нарезанным лимоном. Пластинки лимона были настолько тонкими, что сквозь них можно было читать газету.