Читать книгу "Большая телега - Макс Фрай"

У Бьярни Датчанина были какие-то дела в Ирландии, и он отправился туда. Хельги поехал с ним.

Однажды Хельги по своему обыкновению стоял на палубе и смотрел на море. Он был очень силен, но ему было не по нраву сидеть за веслами. Бьярни считал, что Хельги виднее, чем заниматься, и никогда его не упрекал. Все люди на корабле думали, что Хельги сочиняет висы, которые потом прославят их поездку, и не беспокоили его разговорами.

В тот вечер все люди на корабле выпили много пива и были очень веселы. Бьярни Датчанин подошел к Хельги и сказал: «Вижу я, куда ты смотришь, но не знаю, что ты там разглядел». А уже смеркалось, и над морем поднимался густой туман. В такую погоду мало кто смог бы разглядеть, что делается за бортом.

Хельги ответил, что видит остров, к которому, как ему кажется, не помешало бы пристать. Он сказал, что на берегу стоят большие дома с синими крышами, а значит, там живут люди, которые могут счесть большой удачей появление корабля с товарами. Тогда Бьярни подошел к борту и тоже стал смотреть, но никакого острова не увидел. Он знал, что Хельги не стал бы его обманывать, и подумал, что дело неладно. Бьярни сказал: есть там остров или нет — это дело темное. И даже если есть, не стоит приближаться к незнакомому берегу в такой туман. Он предложил Хельги пойти с ним и выпить пива, но тот отказался.

Когда Хельги понял, что Бьярни не станет приставать к берегу, он прыгнул в воду и поплыл. Бьярни Датчанину это не очень понравилось, но он подумал, что Хельги захотел искупаться, и не стал нырять следом. Хельги считался хорошим пловцом и мог подолгу оставаться в воде. Люди на корабле перестали грести и ждали, когда Хельги вернется. Но он не возвращался. Тогда подумали, что Хельги заблудился в тумане и не может найти корабль. Люди на корабле стали петь громкие песни, чтобы он их услышал, но от этого мало что изменилось. Хельги не вернулся, и утром они поплыли дальше, рассудив, что мало толку в том, чтобы оставаться на месте.

Бьярни Датчанин той же осенью приплыл в Исландию и отправился на Заячий хутор, чтобы рассказать хозяевам о судьбе Хельги. Он сделал Гуннхильд и Хруту хорошие подарки, поскольку считал себя виновным в смерти их родича, хотя люди так не думали. Все говорили, что Хельги сам совершил ошибку, когда прыгнул в море. Потом Бьярни Датчанин уехал зимовать в Норвегию. Больше в этой саге о нем ничего не говорится. О нем и его брате Свейне есть другая сага.

Хаконом звали одного человека. Он был сыном Торнбьерна Пучка, сына Асмуда Безголового. Мать его была дочерью Торы, дочери Сигурда Змей в Глазу, сына Рагнара Кожаные Штаны. Хакон много раз ходил в викингские походы, он был человеком нрава своевольного и крутого, мало кому удавалось с ним ладить. Он редко давал обещания и приносил клятвы, но если уж это случалось, слова его никогда не расходились с делом. Об этом все знали и считали, что Хакону можно доверять как никому другому, несмотря на его необузданный нрав.

Хакон редко подолгу задерживался на одном месте. Однажды он захотел отправиться в Румаборг,[49]чтобы поглядеть, как живут там люди. Он приехал в Румаборг и остался не очень доволен увиденным. Ему показалось, что дома все устроено лучше и разумнее, и он решил вернуться в Исландию.

Хакон рассказывал, что однажды пришел на площадь, большую, как Поля тинга.[50]И там с ним заговорил человек, с виду богатый и знатный, но одетый не так, как это было принято в Румаборге. Человек спросил Хрута, не исландец ли он, и когда тот ответил, что исландец, сказал: «Давно ищу я человека, которому можно поручить важное дело в Исландии. И вижу по твоему лицу, что на тебя можно положиться». Хакон сказал, что так оно и есть. Тогда человек отдал Хакону небольшой, но тяжелый сверток и сказал, что это подарок для Гуннхильд, дочери Торвальда с Эрлюгова ручья, которая замужем за Хрутом Весельчаком. Этот подарок посылает ей брат. И, дескать, очень важно, чтобы Гуннхильд его получила. Хакон удивился, потому что у Гуннхильд был только один брат, Хельги, и все знали, что он утонул в море во время поездки в Ирландию. Он хотел расспросить незнакомца, но тот уже исчез, оставив Хакона со свертком в руках.

Хакон вернулся в Исландию и отправился на Заячий хутор. Дела там шли не очень хорошо, потому что без поддержки Хельги хозяйство Хрута Весельчака пришло в упадок. Хакон велел позвать Гуннхильд, рассказал ей о человеке из Румаборга и его удивительных речах, а потом отдал ей сверток. Он хотел уйти, но Гуннхильд спросила: «Неужели ты не хочешь поглядеть, что за подарок привез?» — и он остался.

Гуннхильд взяла нож и разрезала плотную ткань. Внутри оказался деревянный ящик, а в нем лежали золотые слитки и самоцветы, каких никто в Исландии прежде не видывал. Гуннхильд подарила Хакону несколько самоцветов в знак уважения и чтобы отблагодарить за услугу, а остальные камни она спрятала. Золото она отдала мужу, и с того дня неудачи его оставили. Люди поговаривали, что тот подарок, видать, был из самой Вальхаллы,[51]хоть и недоумевали, как мог оказаться там Хельги, который не погиб с оружием в руках, а просто утонул в море. Некоторые считали, что Один взял Хельги в Вальхаллу, чтобы тот писал о нем хвалебные висы, а другие не знали, что и думать. С тех пор о Хельги, сыне Торвальда, никто не слышал, и подарков родне он больше не присылал.

τ. Ротенбург (Вюмме)

Господи, думаю, неужели правда Галка? А она уже несется ко мне через улицу, размахивая сумкой цвета клубничного варенья, и автомобили тормозят, повинуясь красному сигналу, а водители небось матерят сейчас сумасшедшую бабу, сам бы материл на их месте, но я не на их месте, а на своем, стою на тротуаре, ощущаю затылком живительный холод фонарного столба, который помогает мне удержаться на ногах, пока она бежит, смеется и, кажется, плачет, или это я плачу, не знаю, черт его разберет, где заканчиваюсь я и начинается Галка, нет такой границы и не было никогда, мало ли что казалось мне, дураку.

Добежала, обняла, прижалась всем телом, горячая какая, а ладони ледяные, как всегда, в смысле совсем как раньше.

— Галка, — вздыхаю, — как же это тупо было — жить без тебя столько лет.

Глядит серьезно, кивает:

— Да уж, ничего хорошего.

— Больше не отпущу, — говорю.