Читать книгу "Демонология Сангомара. Хозяева Севера - Д. Дж. Штольц"

Райгару Хейм Вайру почувствовать в себе неприятное течение крови, которая устремилась наружу, как он поддался порыву страха. Попытался противиться. Однако Филипп не позволил, удержал его в стальных объятьях. Из раны показался ручеек крови и неожиданно начал стекать не вниз, а вверх, извиваясь, точно змея водит головой, высунувшись из своей норы. Глава клана продолжил напевать слова обряда – умело выманивал, делая это уже тысячи лет. Наконец кровь устремилась к почти вплотную прижатой шее Йевы. Ощутив касание, та вздрогнула.

– А теперь пей! – приказал Летэ.

Вампирша блеснула клыками и, обвив шею Райгара, припала к ней поначалу в какой-то пугливой боязни, но с каждым мигом со все крепнущей уверенностью. Пока над ней наговаривали слова, она все пила и пила. Кровь была непривычно горяча, жгла пламенем. Под ней дергался приговоренный, которого держали со всех сторон, но Йева продолжала свое дело, естеством понимая: останавливаться ни в коем случае нельзя. Райгар издал стон не своим голосом, пока его осушали, будто бокал со старым прекрасным вином.

– Не останавливайся, – поощрил Летэ.

Вампирша послушалась и продолжила вытягивать всю кровь, до последней капли, пока бывший хозяин Офурта бледнел, глаза его закатывались в усталой бесчувственности, а кожа стягивалась и усыхала. Наконец почти сухое тело безжизненно упало на пол. Не было больше Райгара Хейм Вайра…

Его преемница почувствовала все нарастающее странное ощущение приятной слабости, причем слабости обжигающей, и, пошатнувшись, повалилась на пол. Ее успел подхватить радостный отец. Прижав дочь к себе, Филипп понес ее из темных залов совета, тем более что единственный светильник, точно знаменующий жизнь Райгара, погас. И хотя по телу Филиппа прокатывались волны боли от смерти Райгара, как, впрочем, и по всем старейшинам, которых связывало родство, но от этой боли он ощущал только облегчение… И счастье – впервые за долгое время.

* * *

Западный тракт Солрага, постоялый двор

Пробудился Уильям, когда его, от макушки до пят, пронзило будто сотней и тысячей свирепых игл. В глухом крике он заметался под одеялом. Перед ним встал колышущийся образ Райгара. Рухнув нагим на ледяной пол, он прижал колени к груди и часто задышал, не понимая, что происходит. Ошеломленная Фийя распахнула вечно удивленные глаза и непонимающе уставилась на своего господина, страдающего по непонятным причинам.

– Что с вами, тео? – спросила она спросонья.

– Не знаю… что это… – прошептал тот, хватаясь за бешено колотящееся сердце. – Какое ужасное чувство…

По его телу катился градинами пот, пока он продолжал корчиться в муках. С трудом натянув шаровары, рубаху и сапоги на босу ногу, Уилл вывалился в темный коридор. Подойдя к двери графини, держась за сердце, он решительно постучал. Ему нужны были ответы!

Из своих покоев также выглянул наспех одетый герцог, в одних шерстяных чулках и нижней рубахе. Изобразив на лице страдание, он приблизился.

– Входите, – раздался женский голос.

Двое мужчин вошли в комнату, где Мариэльд, с распущенными седыми волосами и в мягком спальном платье, сидела в кресле. Ее старые морщинистые руки едва дрожали, не в силах подавить боль, пока графиня куталась в свою пушистую шаль.

– Что это? – прошептал Уильям.

– Это, мой любимый сын, смерть Райгара.

– Как я и предполагал, суд проголосовал за казнь! – с чувством провозгласил Горрон хриплым голосом. – Иначе и быть не могло! Но, Мариэльд, скажи, кого же выбрали?

– Погоди. Я беседую с Летэ, там случилось что-то весьма занимательное, – прошептала графиня и прикрыла глаза.

Все принялись дожидаться.

– Господин Донталь, что значит «беседует с Летэ»? – Уилл присел на кровать, чтобы не рухнуть. Его еще шатало, а перед глазами вместо Райгара теперь порхали разноцветные мацурки.

– Старейшины, которые присутствовали тысячу лет назад на обряде родства, имеют более крепкую связь друг с другом, нежели их преемники, – ответил герцог, примостившись рядом. – Чем больше преемников, тем слабее связь. Хотя были и такие, которые, родившись позже, могли не только слышать Летэ, но и обращаться к нему самостоятельно. Таким был, например, Гиффард…

– Получается, что когда Гиффард погиб, то все почувствовали то же самое? Такую же боль?

– Да, так и было.

Вдвоем они обратили взгляд на умолкнувшую Мариэльд. Та сидела, сложив руки на животе, закинув ногу на ногу, с прикрытыми глазами и умиротворенным, спокойным лицом, быстро оправившись после болезненного припадка. У Уильяма уже не в первый раз возникало ощущение, что эта открытая мягкость скрывает под собой многовековую твердыню. В конце концов хозяйка Ноэля открыла свои большие глаза, и на ее губах заплясала веселая улыбка.

– Ох, Юлиан, тебя опять на суде вспоминали.

– В каком смысле?

– Говорят, что из подземного озера после объявления приговора выпрыгнула твоя Вериатель, да не одна, а с молодой кобылой. Разорвав Леонарда на части, они скрылись в воде, – произнесла Мариэльд. – Причем, как утверждает Летэ, вторая, в облике юной девушки, удивительно походила на тебя лицом.

Горрон расхохотался, громко и чисто, и потер ладони. Ему явно нравился такой поворот.

– Так кто получил дар, Мариэльд? Йева?! – поинтересовался он.

– Да, она самая. Йева фон де Артерус, следующая графиня Офурта.

– Слава Единому! – воскликнул громко Горрон.

– Горрон, такому богу не поклоняются уже множество веков, – улыбнулась графиня.

– Да плевать, разные имена – да лицо одно! – небрежно махнул рукой герцог. Он не заметил, как в глазах графини что-то на миг вспыхнуло. – Я все же рад, что Филипп получил свое! Пусть он и круторогий упрямец, но все-таки мой ближайший и, к слову, единственный родственник! А ведь если бы не вы, Юлиан, то все было бы иначе.

– Почему это? – удивился тот.

– Если бы Леонард сгинул тогда в бурной реке, а вас в любом случае приняла в свой род Мариэльд, то никакого заговора не было бы… – вновь потер ладони Горрон. – И тогда Райгар не попытался бы отомстить, воспользовавшись обиженным Леонардом, а того не обокрала бы не менее обиженная служанка. Именно ваш благородный поступок позволил Филиппу получить все, чего он желал, но о чем и помыслить не мог. Или вы не рады этому?

– Я не желаю зла графу, – смутился Уилл.

– Я искренне рад, что у вас в сердце лишь обида, но не зло… Значит, со временем…

– Горрон! – Мариэльд перебила его.

– Ах да, прости меня… – Герцог послал ей виноватую улыбку. – Что с меня взять, если я говорю часто то, что думаю, а думаю о том, что не следовало бы говорить вслух?

Не собираясь слушать неприятные нравоучения, Уильям поднялся и покинул покои графини. Его рука лежала на груди, чувствуя затухающие в сердце боли. Только там они и остались. В конце коридора его поджидала босая и подпрыгивающая от холода Фийя, которая очень обеспокоилась.

Горрон вышел следом за ним и, перед тем как зайти к себе, ненадолго задержался в коридоре. Ему хотелось повнимательнее рассмотреть эту девицу.

Похоже, Мариэльд ни с кем не собирается делить своего сына и ревностно привязывает его к себе, не гнушаясь подкладывать в постель любовниц, причем подкладывая куда более умело, чем это получилось у графа. Хитроумная она женщина, размышлял про себя герцог, и очень подкованная в интригах. В противовес немногословности Филиппа она берет своей открытостью. В противовес такой же молчаливой Йеве подает совершенно поверхностную, глупую рабыню, которая явно выбалтывает все тайны, которые вовсе и не тайны.

Однако как же она убедила Уильяма-Юлиана поехать вместе с ней, чтобы за время пути успеть привязать его к себе? К каким доводам прибегла? Ведь он последовал за ней не по собственному желанию, а вопреки ему.

Ну ничего, он, Горрон, еще повоюет со всем этим, он также попечется о примирении с Филиппом, как ему подсказывала душа. Ему ли не знать, что обиды не зарастают, а только покрываются струпом, который срывается при любой возможности, а под ним обнаруживаются гной, кровь и мертвые соки? С этим однозначно что-то нужно делать. Но сначала придется помочь Йеве, как герцог и пообещал перед своим отъездом.

* * *

С рассветом метель улеглась, и на улице стало удивительно тихо и спокойно. Постояльцы со скрипом отворили заметенную сугробом дверь и, прищурившись от слепящего света, принялись пробираться по глубокому белоснежному ковру к конюшне. То тут, то там виднелись следы покинувших свои дома жителей, но самих жителей не было. Только цепочки их следов тянулись за холм, к реке, а также к синеющей вдали роще, куда они отправились за дровами и зимними ягодами.

Последним из постоялого двора вышел Пацель. Он зябко кутался, и,