Читать книгу "Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин"

было нетрудно), случайный дезертир по слабости воли моментально превращался в рецидивиста, что определяло схему его дальнейшего поведения.

Кратко представим бытовые условия Псковского караульного батальона, размещенного в здании бывшего епархиального училища. В нем отсутствовали постельные принадлежности, нары, солома для подстилки, освещение, стекла, дрова, «не только для отопления, но и для варки пищи и кипятка»[1079]. Красноармейцам не хватало шинелей, обуви, отсутствовали медикаменты и перевязочные средства. В частях, находящихся вне боевой обстановки в скучающе-расслабленном состоянии, это не могло не вызвать массовой утечки личного состава. Перехваченное цензурой письмо в «Красную газету» (без даты, 1919 г.) от красноармейца 3-го Петроградского запасного стрелкового полка рисовало невеселые будни казарменной жизни: «Ходили босые и голодные и спали на голых нарах бани… паразиты нас совсем заели… пьем сырую воду, а в газетах пишут, что появилась холера… каждый день на поверке валится человек 30… но если что комиссару скажи, то он лезет с кулаками или отправляет в штрафную роту, весь военный командный состав заставляет делать дезертирство, они делают этим недоверие советской власти»[1080].

Зимой 1919 г. без всякой цензуры «Петроградская правда» отмечала: «В казармах нет внутреннего порядка… Везде грязно и душно. Ни чистоты, ни опрятности… Для супа нет баков. Нет регулярных посещений бани. Нет строевых занятий. Всюду лень и отсутствие ответственности, отсутствие всех воспитывающих и сдерживающих приемов»[1081]. Таким образом, «на общем фоне недостатков 7-й армии и громоздких ее тылов, рыхлости и дряблости красноармейского состава, не удовлетворяющей своему назначению некоторой части командного состава и политработников образовался гнойник дезертирства», требовавший огромных усилий для его ликвидации[1082]. Можно говорить и об общем неустройстве в военном отношении Северо-Запада, где каждый рядовой боец на всех боевых участках 7-й армии имел в тылу в разное время от трех до семи «военных едоков»[1083]. Стоит ли удивляться, что измученные и голодные красноармейцы легко поддавались панике и «верили контрреволюционным слухам»[1084]. Слухи пораженческого характера усиленно разносили и сами дезертиры, отчасти, видимо, в порядке самооправдания. Исследователь Ю. Н. Данилов назвал дезертиров 1917 г. «лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же было дома прикрыть свое преступление какими-то идейными мотивами»[1085]. В исследуемом регионе в ходе наступления на Петроград армии Н. Н. Юденича и в последующее время одним из распространенных аргументов для самооправдания и относительно простительной причиной бегства для домочадцев и односельчан были танки противника. В массовом сознании устойчиво сложился следующий образ танка: «…нечто всесокрушающее, огнедышащее, громоизвергающее, какой-то движущийся земной ад», «блестящие длинные чудовища», «танки – это такие громадные лодки с гусиными ногами, все забронировано и нет для него никакой преграды»[1086].

В политической сводке комиссара Полевого штаба от 15 февраля 1919 г. сообщалось о настроениях частей 7-й армии на Псковском направлении: при отходе «разбежались остатки» 85-го полка, массовое дезертирство наблюдалось в 1-м Псковском полку, «5-й и 178-й полки ультимативно требуют смены»[1087]. За первую половину августа 1919 г. из частей 7-й армии дезертировало 1323 человека (43 перешло на сторону белых), для сравнения за тот же период 10-ю армию покинули 414, 16-ю армию – 763 красноармейца[1088]. В рапортах периода октябрьского наступления Северо-Западной армии обнаруживаем неутешительную картину состояния обороняющихся войск: «[Во] всех прифронтовых частях у красноармейцев очень скверное настроение… Прибывший сегодня на помощь нам отряд в 250 человек при первых выстрелах струсил „и панически разбежался“»[1089]. Н. А. Корнатовский привел множество фактов деморализации, панического бегства ряда частей, дезертирства, нежелания сражаться, требований отдыха, которые стали обычным явлением во время молниеносного наступления белых на Петроград осенью 1919 г.[1090] Один из действовавших на Лужском участке полков отходил «без всякого сопротивления, отказываясь от боев и разбегаясь по окрестностям»[1091]. Отмечалось, что красноармейцы полка были антисоветски настроены и не подготовлены в строевом отношении.

Находящиеся на позициях моряки-балтийцы периодически решали, что «с них хватит» и требовали возвращения в Кронштадт. «Клёшников» вообще отличала некоторая «наглость» в поведении после отдачи приказов выдвигаться на фронт или при переводах[1092]. Положение балтийцев усугубляла задержка демобилизации, которая «чрезвычайно нервировала моряков, особенно старослужащих; их настроение передавалось молодым матросам и новобранцам». Из донесения коменданта Кронштадтской крепости (декабрь 1920 г.) видно, что дезертирство стало столь распространено, что командиры и комиссары уже перестали смотреть на него как на чрезвычайное происшествие[1093]. А в конце 1919 г., на волне побед Красной армии на Северо-Западе, из Кронштадта сообщались обнадеживающие вести: настроение сочувственное, «число дезертиров весьма ограничено»[1094]. Спустя год, только за январь – февраль 1921 г. из личного состава флота и «Кронкрепости» дезертировали 674 человека.

О боевых качествах вчерашних дезертиров, которых вернули в действующую армию, упомянуто в докладе в ревтройку Комитета обороны Петрограда от 22 октября 1919 г.: «что же касается отряда, который был атакован белыми, то эта фраза не выдерживает критики, потому что это были собранные дезертиры, им нужен был только хлеб, к белым они не попали, а разошлись так же, как [ранее] со своих частей»[1095]. Тем не менее находились командиры, которые успешно работали со столь сложным и своеобразным контингентом. По воспоминаниям Н. А. Угланова, одним из таких был Д. В. Шаронов (возглавлял в октябре 1919 г. Тосненскую группу войск), который умело воздействовал на дезертиров и делал из них «превосходных бойцов»[1096]. Один из политработников 6-й дивизии 7-й армии В. Мещерский писал о бывших дезертирах-«псковичах», составивших большую часть пополнения, как о потенциально качественном боевом материале: «Это были ребята тоже „не трусливого десятка“, ребята боевые, закалившиеся за время скитания в лесах, но они не были политически сознательными, а многие из них в глубине души переживали сомнения, колебания, а главное – очень недоверчиво относились к коммунистам, опасались их, боялись высказываться при них»[1097]. Я. Ф. Фабрициус принял командование 501-м Рогожским полком, на две трети состоящим из дезертиров, и менее суток готовил его к наступлению на мятежный Кронштадт. Это не помешало полку ворваться в Кронштадт и выполнить поставленные задачи[1098].

В самом начале работы Инспекционно-следственного отдела Петроградской ГКД были выявлены следующие основные нарушения и упущения в воинских частях:

«Почти повсюду крайне слабая работа [партийных] коллективов». В результате красноармейцы не развиты, агитация велась на низком уровне, зачастую красноармейцы были даже не знакомы с членами партии в своей среде, не понимали целей войны и необходимости жертвовать собой.

«Почти везде недостает обмундирования и обуви».

«Крайне плохая постановка врачебного дела…».

Развал хозяйственного аппарата армии: хищения со складов, «плохая варка пищи, грязь на кухнях и столовых, посещение