Читать книгу "Слезы Магдалины - Екатерина Лесина"

– ...тебя не стало, а мир живет, – подсказал Влад.

Василиса на сей раз повернулась, смерила долгим взглядом и соизволила согласиться:

– Да. Именно. Меня не стало. Я начала искать, когда же не стало, и обнаружила, что еще тогда. Давно. Когда папа ушел. Он ведь не имел права нас бросать. Это он виноват во всем. И та шлюха, и ведьма, которая взялась ей помогать...

– Ты правда в это веришь?

Рука нырнула под рубашку, дернула за цепочку, и в ладонь Василисы упал чужой амулет. Она взяла его двумя пальцами, как дохлую мышь, и подняла на уровень глаз.

– Это ведь ее игрушка. Той твари, которая отобрала папу. А знаешь, откуда она у Алены-Аленушки? От бабки. Аленкина бабка была ведьмой. Жила в соседней деревушке. Недалеко. Километров пять, если напрямки. Что такое пять километров для того, кто чужую жизнь перевернуть собирается?

Ни тени усмешки. Она не шутит, мертвая женщина с пустыми глазами. Она и вправду верит, что любовь можно сварить в котле из крысиных хвостов, крыльев летучей мыши и жабьих шкур. Что достаточно произнести волшебные слова, и тот, кого желаешь, будет принадлежать душой и телом.

– Думай, что хочешь, – сказала Василиса, сжимая амулет в кулак. – Но я точно знаю, он нас любил. А потом ушел. И забыл. И мама умерла. Не тогда, когда дом поджигала, а раньше... тварь украла отца и мамину душу. Тварь расплатилась. Только одна за всех – слишком мало. Дело не окончено, понимаешь?

Чужое безумие казалось куда более отвратительным, чем собственное.

– Ну давай, спрашивай. Убивала ли я? Тебя ведь это интересует? Нет, не убивала. Зачем? Он и сам прекрасно справляется. Он ведь тоже вырос...

– Кто?

– Женька. Неужели не помнишь? Надо же, сколько всего ты забыл...

Трава высока, поднимается над головой, развешивает фиолетовые флаги-кисти, гудит шмелиными голосами и пахнет донником да клевером. Ветер по небу тучи катит, а внизу душно, бездвижно.

И Владик задерживает дыхание. Он в засаде. Разрисованное глиной лицо, измазанные пылью руки. Венок из лохматой травы, ивовый лук с кривой стрелой.

Владик слушает, как кто-то приближается.

Хрустит трава, гудят шмели. Сопит носом враг-Женька.

– Ату его! – орет слева Мишка и, вылетев на траву, кидает сухим конским яблоком. – Ату его! Ату...

В ответ летит ком сухой глины, ударяет в лоб и рассыпается. Больно, обидно. Злостью закипает кровь. Кажется, в тот раз дошло до драки.

В бездонных глазах тоска.

– Вспомнил, да? Знаешь, тебя мне жаль. И его жаль. Он не виноват, что отец пришел к нему, а я не виновата, что ушел. Но теперь-то ничего не изменить!

– Ты просто не пробовала.

– А ты? Ты сам пробовал?!

Вскакивает, тычет дулом в висок, заставляя выгибать шею. Неудобно. Опасно. С предохранителя-то сняла, дура. Теперь одно неловкое движение и... мозги на стеночке.

И отчего кажется, что, даже если Влад будет ловок в движениях, мозги все равно да на стеночке окажутся?

– Ты! Ты всегда был хитрым, довольным жизнью ублюдком, который только и мог, что насмехаться над другими. И сестра твоя психованная! Карты у нее... гадание. Это она все нагадала! Она!

– Она была ненормальной.

...не совсем адекватной, – мягко убеждает Илья Семенович, раскладывая перед Владиком картинки. Синие треугольники, желтые квадраты, красные круги, будто папины воспаленные глаза. Влад смотрит и видит только элементы. Но не целое.

Он и сейчас видит только элементы.

Сложные фигуры вне бело-черного, клетчатого, как больничный пол, поля игры. Пистолет в руке Василисы – черное. Руки ее дрожащие – белое. Алена тоже белым-бела, лишь бы не смертельно. Сердце в груди екает, убыстряя темп. Вперед-вперед, шевелись, идиот. Действуй.

Не можешь? Тогда сдавайся на милость победительницы, пока живой.

– Что ты от нее хочешь? И от меня? И от нас всех!

– Я? – Василиса убирает пистолет от виска. – Я хочу того же, что и он, – мести.

Димыч стоял напротив подъезда и считал окна, за которыми горел свет. Наденькино черное. Четыре прямоугольника и аквариум балкона. Уходить надо. Чего тут торчать да без толку? Она ясно дала понять, что связываться с таким, нищим и убогим, не станет. У нее другая жизнь, другие цели.

Ей замуж хочется или хотя бы денег. А у Димыча денег нету. У него в кармане блоха на аркане и мобильный телефон, который устал пробиваться по двум номерам. Наденька недоступна, Влад не отвечает.

Смутное беспокойство пилит нервы.

– Привет, – Надежда подошла сзади. Димыч слышал, как каблуки ее стучат по асфальту, но обернуться сил не находил. – Не меня ждешь?

– Тебя.

– А я у Машки была, – она смотрит мимо, и щеки розовеют на морозе. – Я с ним поговорила... рассказала, что, когда с Машкой случилось, Влад с тобою пил. Что не мог он. Ну и... попросила. Когда она очнется, тебя пустят.

Хорошая новость. Когда Свиридова очнется, то расскажет, кто на нее напал. Или хотя бы к кому она поперлась ночью в глушь этакую... Стоп. Глушь. Поле, церковь и лес. Или, наоборот, лес, поле и косые кресты старой церкви, врастающие в рыхлое небо.

И Владовы слова – что убийства с деревней связаны. Правильно, связаны. В деревне он и живет, тот ненормальный. А свидание Машке в церкви назначил, потому что ему идти близко.

– Через поле, через лес, – сказал Димыч, хватая Наденьку за руку. – Ты умница у меня просто!

Наденька отворачивается, словно не желает, чтобы он разглядел улыбку на ее лице.

– Поехали, – приказал Димыч. – Звони этому, который Гошка. Скажи, что если хочет найти, кто его подружку приложил, пусть поможет кое-чего узнать. А я еще одному человеку позвоню. Надо быстро, понимаешь? Надо очень быстро.

Все-таки он тупой, если сразу не понял. Увлекся собственным прошлым, хотя копать следовало в чужом.

Прошлого оказалось с избытком. Пожар. Самоубийство. Давние. Убийство недавнее. След, который еще пахнет хищником. Где ж ты был, Дима-Димыч, раньше? Гадал, как душу сберечь, и чужие загубил. Будет теперь на совести да камнем. А если не успеешь, то не одним.

Складывалось. Настолько все складывалось, что даже место, куда Надька его привезла, почти не действовало на нервы. Тяжелая позолота, роскошь алого бархата, скользкое пламя шелков и атласов оставалось где-то вовне Димкиного восприятия.

Как и лысый тип, ломающий сигару. И привычные двое-из-ларца, замершие за Димычевым креслом.

Сам он листал старые дела, скользя взглядом по желтым страницам, касаясь пальцами бумажных ран, оставленных жуками да мышами.

– Ну что? – в который раз спрашивал лысый, и Наденька вздрагивала. Она смотрела на хозяина квартиры с ужасом и надеждой, на Димыча с жалостью.