Читать книгу "Мы против вас - Фредрик Бакман"

Впоследствии иные говорили, что к гомосексуалам ненависти не питают, а ненавидят только Беньи. Многие станут утверждать: «Мы просто удивились, что именно… он». Многие заявят: «Вот если бы у людей были какие-то… признаки… так и нам бы тогда попроще было бы».

Склонные к фундаментальным культурологическим обобщениям станут объяснять общий шок тем, что спорт, особенно хоккей, в нашем восприятии – само воплощение маскулинности. Другие возразят, что и шока никакого не было бы, если бы не СМИ. Что он «преувеличен».

Кто-то скажет: «Мы же ничего против них не имеем», другой добавит: «Мы только не хотим, чтобы у нас был полный город… этих». Кто-нибудь пробурчит: «Может, лучше ему уехать отсюда, ради себя же – что ему здесь делать? Пусть отправляется в какой-нибудь большой город. Ну, ради себя же самого. А не потому, что я что-то имею против этих. Что вы. Но… в общем, сами понимаете».

Некоторые шутки в сети были просто шутками, так потом и объяснят. «А я всегда это знал! Когда мы учились в начальной школе, мама на мой день рождения принесла мороженое с безе и фруктами, так Беньи выбирал оттуда бананы!» Другие просто намекали: «Интересно, чем они с Кевином занимались в раздевалке, когда все остальные расходились?!»

Все дальнейшее вливалось в ту же волну. Эсэмэски с одноразовых телефонов, анонимные комментарии в сети: «Голубец», «Педрила»; «Пидор», «Противный», «Зашквар!!!», «Это противоестественно, лечиться нужно!», «А мы всегда знали!», «Голубым у нас не место!», «Доберемся до тебя – срежем татуху! Медведь – не для гомиков!», «Насильники и пидоры, вон из Бьорнстада!», «Ты больной не хуже Кевина!!», «Небось еще и педофил! Чтоб тебе СПИД подцепить!», «Сдохни!», «Хочешь жить – проваливай из города!!!», «Следующий нож – не в дверь, а в тебя!».

* * *

Мая сидела дома за компьютером. Она прочитала все, что эти сволочи писали о Беньи, она помнила все, что они же писали о ней самой. Ничего не изменилось, все начиналось снова. Отец Маи любил слушать одну старую пластинку – там какой-то дядька пел, что у всего есть трещины, потому что только так внутрь попадает свет. Мая все смотрела на фотографии, запечатлевшие учителя и Беньи, но смотрела не на учителя и не на Беньи. Летом, на острове, она слушала музыку в телефоне Аны, там звучали гитары и печальные голоса; Ана завопила «Не потерплю наркомузыки у меня на острове!», и Мая, задрав руку с телефоном повыше, смеясь, кричала «Не потерплю умцы-умцы в лесу, она засоряет окружающую среду!». Ана попыталась вырвать телефон у нее из рук, Мая отпрыгнула, но споткнулась и уронила телефон на камень. Стекло в линзе камеры треснуло – несильно, но отныне на всех фотографиях Аны в правом верхнем углу виднелась черточка.

Мая думала, что Ана разозлится, но та только рассмеялась: «Теперь на всех моих фотографиях будет трещина. На всех моих фотографиях будешь ты, тупица такая!»

Мая обожала свою лучшую подругу, но сейчас она смотрела на фотографии Беньи и учителя – и видела только черточку в правом верхнем углу. Одну и ту же черточку на каждой фотографии.

Тонкую, почти незаметную трещину. Из которой струилась тьма.

* * *

Потом, через много месяцев, никто из нас не мог точно сказать, кто что говорил или откуда взялись в сети фотографии. Но все видели кадры, на которых Беньи целуется с учителем. Многим было наплевать, но они промолчали, – тем громче казались голоса других. Тех, кто в свое оправдание скажет именно это: нам было НЕ НАПЛЕВАТЬ. На город, на команду, на самого Беньямина. Не наплевать на школу. Не наплевать на детей.

Группа родителей позвонила директору и потребовала собрания. Среди этих родителей была Магган Лит, мама Вильяма Лита. Она – член родительского комитета, она просто делает свое дело, «ничего личного», как подчеркивала она на встрече, «мы ни на кого не держим зла, но мы родители, и мы волнуемся». Но, по ее мнению, учителя следовало уволить. Не потому, что он… не такой, как все; нет, конечно! Но нельзя допускать, чтобы он заводил половые отношения с учеником! После всего, что уже случилось! Вначале изнасилование, а теперь еще и это? И не имеет значения, мальчик это или девочка – в школе все равны.

Одно с другим всегда связано, если нам так удобнее.

– Разве можем мы чувствовать себя спокойно, когда у наших детей такой учитель, а мы не знаем его… настоящих целей? – поинтересовался один из родителей.

Когда директор попросил уточнить, какие именно цели он, родитель, полагает «настоящими», Магган Лит прошипела:

– Сами знаете какие!

– А как вам вот ЭТО? – воскликнул другой родитель и бросил на директорский стол какую-то бумажку.

– Висело на доске объявлений в коридоре! Эта учительница, Жанетт, собралась учить школьников ДРАТЬСЯ! – вклинилась Магган Лит.

– Это… единоборства, спорт… она набирает группу… – попытался было объяснить директор, но его предсказуемо перебили:

– НАСИЛИЕ! Уроки НАСИЛИЯ! Один учитель заводит половую связь со школьником, другой собирается лупить учеников! Это что за школа такая, господин директор?

Магган Лит объявила:

– Я позвоню кому надо!

И позвонила. Первым ей ответил Ричард Тео.

* * *

Мая так колотила в дверь Аны, что собаки залаяли, испугавшись, что стена рухнет. Ана открыла – бледная, безжизненная, раздавленная, ненавидящая себя. Но Мая так рассвирепела, что не сдержала ярости:

– ТАК ЭТО ТЫ ИХ СФОТКАЛА! КАК ТЫ МОГЛА?..

Ана, истерически задыхаясь, икая и давясь соплями, выговорила:

– Я не… я поцеловала его, Мая. Я его ПОЦЕЛОВАЛА! Он мог бы сказать, что он… МОГ сказать, просто чтобы я знала… я думала, у него другая девчонка… я его поцеловала! Я… почему он не сказал…

Мая, не дослушав, покачала головой и сплюнула на землю между собой и своей лучшей подругой: между ними отныне все кончено.

– Ты такая же, как все в этом городе. Считаешь, что раз не можешь чего-то добиться от других, то имеешь право причинять людям зло.

Ана так плакала, что не удержалась на ногах и рухнула на порог. Но Мая не подхватила ее – она уже бежала прочь.

* * *

Может, люди и правы – ничего личного тут не было. Может, это просто стало последней каплей для тех, кто едва сводит концы с концами. Рабочих мест все меньше, политики мухлюют, больницу вот-вот закроют, а фабрика сменит владельца. Журналисты появляются, только когда что-то случилось, с единственной целью – представить жителей нашего города в черном цвете: ограниченные люди, полные предрассудков. Может, некоторые тут у нас решили, что хватит с них политики. Слишком много перемен обрушилось на тяжко работающих людей, которые и так уже натерпелись. Может, дело было даже не в Беньи или учителе, не в Элизабет Цаккель или еще в ком. Гадости в интернете могли писать «пара-тройка отморозков». И никто не хотел ничего плохого – «просто накал страстей, ну, и перегнули палку». И мы станем оправдываться тем, что «слишком много всего навалилось, вопрос-то сложный, все мы живые люди».