Читать книгу "Странная страна - Мюриель Барбери"

К Алехандро пришел образ спокойного тенистого озера Луиса, где молятся люди, которые хотят жить и любить. Я молил всю жизнь о спасении для моих мертвецов, а они спасают меня в час смерти. Он увидел чашу, в которой отразилась простая смиренная жизнь, вспомнил о присутствии эльфов в туманах, посмотрел на ту, которая возвысила его до любви, и услышал последнее послание тех, кто ушел до него. Пустота и чудо, пробормотал он. Идея всегда берет верх над оружием, и, что бы ни думал об этом Луис, поэзия – над убийством.

Любой настоящий рассказ есть история того, кто отказался от скорби в себе, чтобы принять головокружение другого, а добровольное отречение от себя позволяет наконец открыться для чуда существования. Хесус Рокамора и Алехандро де Йепес сбросили свое бремя. Они посмотрели на женщин, которых любили.

В этот час, когда рушились мечты и обе молодые женщины не знали, будут они жить или умрут, они и сами преобразились. Произошедший в них из-за войны взаимообмен – переход к Кларе радости и лукавства – обратился вспять, и благодаря высшему слиянию сердец, возвращающему дары, Мария вновь стала тем ребенком, каким была когда-то, живым и веселым, словно текучая вода. Ребенком, от которого исходит очарование озорства. Но она смотрела на Клару, заглядывая в ее нелюдимую душу, которую из-за этого возврата вновь обрела маленькая итальянка. Эта душа, когда-то не знавшая ни смеха, ни слез, возвращалась к прежней серьезности, но, не имея возможности избыть следы той веселости, которая была ей на время доверена, она стряхнула с себя мрачность и одиночество вернувшегося детства. Так Мария Фор и Клара Ченти, обретя точку равновесия в своей сестринской дружбе, вместе ступили на материк женщин и, обласканные сочувствием своих прародительниц, приготовились жить или умереть в окружении близких. Все ощутили возникновение этого нерушимого союза, отмеченного высшим единением душ, все ощутили, как крест траура и дара Марии исчезает, словно сон при пробуждении, а серьезность Клары покрывается серебристой патиной, испещренной царапинками счастья.

Паулус, Маркус, Хостус и Квартус обернули Сандро в светлую ткань, и группа вышла из храма.

– Мертвые никогда нас не покинут, – сказал Петрус, шагая рядом с Алехандро. – Второе святилище было сердцем этого мира, и не грех бы мне понять это раньше.

– А что бы изменилось? – спросил Алехандро.

– Вы бы тоже выпили тысячелетний чай, – ответил тот.

– Если вы выпили тысячелетний чай, значит вы были этого достойны, – сказал Алехандро.

– Судьба не знает достоинства, – заметил Петрус, – но я должен взять на себя продолжение истории, как все те, кто остается, чтобы видеть, как рушится их мир и умирают друзья.

– Из нас всех аристократ – вы, – сказал Алехандро.

Они дошли до берега озера. Бурая грязь, которая по другую сторону моста пятнала воды, здесь возмущала поверхность мелкими завихрениями, похожими на враждебные письмена. Черный мост начал трескаться странным образом: щели разрастались, уходя внутрь себя и создавая небытие там, где раньше жили туманы. Потом показалось, что это небытие породило новую субстанцию, густую и сверхплотную, где виднелись огромные города и здания в тумане – в тумане желтом и клейком, который облеплял предметы и живущих, пока небо раскрывалось, выпуская вредоносные лучи.

– Небытие – это не пустота, – сказал Солон. – Пустота появляется из грезы, а из небытия возникает переполненность, которая душит нас и убивает.

– Как мы могли проиграть эту войну? – спросил Тагор.

– Первое убийство никогда не бывает первым, – ответил отец Франциск.

– Мир не готов к вымыслу вымыслов, – сказал Петрус.

– И все же это была прекрасная греза, – сказал отец Франциск. – Рассказ вне часовни, история без Церкви.

– Кто хочет придумывать свою судьбу, если другие могут выбрать ее за вас? – спросил Петрус.

Неожиданно пришло время прощаться, а это всегда случается слишком рано, и нет никакого способа к этому подготовиться, потому что трудно хорошо жить, но еще труднее хорошо умереть. Сейчас осень, ноябрь, самый прекрасный месяц, когда все угасает в красоте, умирая грациозно и с достоинством, – и этот мучительный разрыв, требующий, чтобы все погибло, оставив за собой жар эфемерного мерцания, и есть то, что мы называем любовью. Так в часы, когда все рушилось, раскрылась последняя Книга, ценнейшая из всех, единственная важная для жизни живых и мертвых. Я не могу с точностью описать вам, что происходило в сердцах тех, кому предстояло умереть, но знайте, что на лице маленькой француженки, которое было и лицом маленькой итальянки, испещренным тоненькими прожилками, от них не осталось и следа, что и прокомментировал Петрус, пробормотав слова, которые расслышал только отец Франциск: в последний час любви.

Эльф достал из своего узла пыльную бутылку.

– Это она меня выбрала, – сказал он.

На смазанной от влажности этикетке можно было разобрать:

1918 – Петрус – Марочное вино

Следует ли говорить, что в тот момент, когда все выпили из чудесным образом сохранившихся в узле глупца хрустальных стаканов это последнее вино последнего дня, на поверхности зараженных вод появились странные фигуры?

Дикие Травы на озере.

КОНЕЦ ЧЕТЫРЕХ КНИГ

НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ

Пейзажи

В этом рассказе было два главных пейзажа: винный подвал де Йепесов, с одной стороны; скудные и поэтичные земли Бургундии, Абруцци, Обрака, Ирландии и Эстремадуры – с другой.

Если винный подвал притягивал паломников-виноделов и способствовал появлению призраков, то ровно потому, что виноградники и мертвецы вместе участвуют в великом повествовании мира, – а разве тому может быть лучшая метафора, чем путешественники, приносящие эликсир притч в лабораторию романа?

И наконец, если все действующие лица этой истории выросли в краях одиночества и духа, то потому, что все рождается из земли и неба, а всеобщий распад начинается с забвения этой соприродной поэзии, что когда-то и было дано понять Алехандро де Йепесу и Луису Альваресу.

Буду хранить всегда – таков был девиз туманов и замка де Йепесов. А что еще делать в этой жизни, кроме как хранить магию рассказа призраков и роз?

Роман

Если роман не сновидение, то он ложь, напишет один писатель[47], которого Петрус, возможно, однажды встретит.