Читать книгу "Синий мопс счастья - Дарья Донцова"

– А вы читали…

Отец отрицательно качал головой, мамакраснела.

– Вы не любите прозу? – пыхтелМихаил Алексеевич.

– Не очень, – признался загнанный вугол папа.

– А поэзию? – закатил пронырливые,противные глазки редактор.

Отец покосился на багровую от злости мать ирешил потрафить жене:

– Поэзию? Хм! Да, да! Очень! В смыслелюблю.

– Кого больше всех? – не успокоилсяМихаил Алексеевич.

Папа растерялся.

– Ну, Ахматову читали? – поехал нанего танком литературный деятель.

– Нет.

– Цветаеву?

– Нет.

– Мандельштама?

– Нет.

– Брюсова?

– Нет.

По мере этого допроса мама все сильнее сжималагубы, а Михаил Алексеевич откровенно веселился, ему явно доставлялоудовольствие уличить блестящего ученого, генерала в невежестве. Я еще в детствепоняла, что самые злые люди те, кто хотели стать писателями, но не получили отбога таланта и подались от безнадежности в редакторы или критики.

«Папусенька, – шептала я про себя, –ну что же ты позволяешь над собой смеяться? Спроси-ка у этого шута гороховогопро интегральные исчисления или хоть проверь его знания таблицы умножения, явноведь дальше дважды два не продвинется». И почему это в среде интеллигенциисчитается абсолютно нестыдным не уметь сложить в столбик два трехзначных числа,а вот тому, кто не читал Мандельштама, просто следует застрелиться?

– Ну а произведения Блока вы в рукахдержали? – ехидно спросил Михаил Алексеевич.

Тут папины глаза загорелись.

– Конечно. Как же, обязательно.

– Да? – разочарованно спросилредактор. – И что вам больше всего понравилось?

Папа улыбнулся.

– Ну он не так много написал. Всего однукнигу, зато какую! Классика.

– Что вы имеете в виду? – удивилсягость.

– Антон Генрихович Блок, «Проблематурбулентных потоков», – спокойно ответил отец, – а вы о чемтолкуете? Блок, увы, умер молодым. Больше ничего создать не успел.

Позвольте мне тут опустить занавес. Скажулишь, что мама, потеряв от ярости голос, собирая отцу в очередную командировкусумку, вытряхнула оттуда любовно припасенные им детективы и всунула учебники политературе…

– Я изумительно загримировалась, –заорала Гликерия Петровна своим отлично поставленным, нацеленным на озвучиваниегигантского зрительного зала голосом.

Я вынырнула из воспоминаний детства.

– Взяла одежду у внучки соседки, –гремела Гликерия, – мне показалось опасным являться одетой как всегда. Занами могут следить!

Посетители вновь повернулись в нашу сторону иразинули рты.

– Вы можете говорить тихо? –попросила я.

– Еще тише? – взвыла собеседница.

– Желательно.

– Вы же не услышите.

– У меня острый слух.

– Но я и так еле шепчу, – взвизгнуластаруха, – звук, который издает в полете бабочка, и то громче.

Я встала.

– Пойдемте.

– Куда?

– В метро.

– Зачем?

– Для конспирации.

– Ни за что! В подземке душно.

– Но вы же приехали сюда!

Гликерия Петровна погрозила пальцем.

– Хитрюга! Все еще мне не доверяете.Великолепно ведь знаете, что мы с Сережей живем совсем рядом, лишь дорогуперейти.

Тут из самого дальнего угла понеслисьужасающие звуки, которые кто-то извлекал из несчастной, не готовой к такимэкспериментам скрипки. Я вздрогнула, официантка включила радио, похоже, на всюмощность. «Эх, эх, эх, разбужу сегодня всех, здравствуй, страна, не забудь, чтоя пришла», – неслось над зальчиком.

В любой другой ситуации я бы схватила сумочкуи в ужасе убежала, мне, когда-то профессиональному музыканту, делается тошно откакофонии. Не воспринимаю даже Шнитке, хотя совершенно искренне считаю еговеликим. Да, этот композитор гениален, но он не для меня. Но сейчас я безумнообрадовалась шуму. Резкие звуки наложились на вопли Гликерии Петровны иприглушили их, а старушка тем временем продолжала говорить безостановочно, ичерез десять минут я узнала кучу совершенно ненужных сведений.

Гликерия Петровна всю свою жизнь проработала втеатре. Сейчас она, не моргнув глазом, утверждала, будто являлась звездойпервой величины, но что-то мне подсказывало: скорей всего ее роль состояла издвух слов: «Кушать подано». Муж актрисы был театральным художником, делалдекорации. Жизнь семейной пары протекала за кулисами, а когда у них родилсямальчик, то он, естественно, постоянно был около родителей. Сами понимаете, кемзахотел стать ребенок.

Продолжая размахивать руками, бабусяживописала трудности, с которыми столкнулась на длинном жизненном пути. Мужумер, в театре ее стали зажимать, намекать на возраст, потом открыто сказали,что следует дать дорогу молодым, и с почетом выпроводили на пенсию. ГликерияПетровна осела дома. Ее очень беспокоила творческая судьба Сережи. Никакихдостойных ролей он не получал, в кино сниматься его не звали, в спектаклях незанимали. Очевидно, он понял, что карьеры на подмостках ему не сделать, и ушел напреподавательскую работу, стал вести курс актерского мастерства. ГликерияПетровна только вздыхала, глядя на несчастного мальчика. На ее взгляд, уход сосцены – самое страшное горе. Но Сергей казался счастливым, он нашел себя. Однабеда – денег в семье не прибавилось.

Но Гликерия Петровна не упрекала сына, оналишь грустила, видя, что ее мальчик не может позволить себе ничего лишнего.Мать знала: сын мечтает о машине, но где взять денег на покупку? Ее скромнаяпенсия и крохотный оклад преподавателя – вот и все их доходы. Гликерия Петровнасамоотверженно экономила, сама питалась одним кефиром, а Сереже покупала мясо.Но тут «мальчику» вдруг повезло, он взялся вести театральный кружок в Академиимедицинской психологии и стал великолепно зарабатывать.

– Сами знаете, Ниночка, – вещалаГликерия Петровна, – один оклад три тысячи долларов, а еще приплачивают закаждую победу на всяких фестивалях и конкурсах. Мы теперь сказочно богаты! Авсе вы, Ниночка…