Читать книгу "Медвежий угол - Фредрик Бакман"

Как легко убедить друг друга перестать видеть в человеке человека. А когда тех, кто молчит, скорее большинство, то даже горстку голосов можно принять за единогласный хор.

Мая делала все, что требовалось, все, о чем ее просили. Отвечала на все вопросы полицейских, сдавала все положенные анализы, ездила к психотерапевту, проведя не один час в машине, чтобы раз за разом вспоминать то, о чем хотелось забыть. Чтобы ощущать то, что хотелось бы вытеснить, плакать, когда хотелось кричать, говорить, когда хотелось умереть. Ана звонила ей, но Мая выключила телефон. Он забит анонимными эсэмэсками. Люди так быстро сделали выводы, что завели себе новые сим-карты только ради того, чтобы сказать ей, кто она такая, не пожелав, однако, представиться.

Мая пришла домой, и куртка соскользнула на пол, как будто стала ей велика. Ее тело становилось все меньше и меньше, внутренние органы один за другим его покидали. Легкие, почки, печень, сердце. Под конец остался только яд.

Лео сидел у компьютера. Услышал, что она встала в дверях. Она давно не заходила к нему в комнату – с тех пор, когда они были совсем маленькие.

– Что ты делаешь? – едва слышно спросила она.

– Играю, – ответил Лео.

Он отключил интернет. Телефон валялся на дне рюкзака. Старшая сестра стояла в нескольких метрах от него, крепко обхватив себя руками, и смотрела на стены, где еще вчера висели хоккейные свитера и афиши.

– Можно с тобой? – прошептала она.

Он принес из кухни стул. Они играли молча. Всю ночь.

Мира у себя в офисе отсиживала встречу за встречей. Сражалась. Все это время Петер сидел дома, наводил порядок, отчищал каждый квадратный сантиметр, тер раковину, пока не заболели руки, перестирывал простыни и полотенца, отмыл вручную каждый бокал.

Когда они потеряли Исака, им хотелось порой иметь врага, кого-то виноватого, просто чтобы было кого наказать. Некоторые советовали им побеседовать об этом с Богом, но родителям трудно не сорваться на собеседника, трудно сохранять веру в высшие силы, когда касаешься пальцами дат на надгробии. Математика тут ни при чем, формула для подсчета отпущенного времени жизни проста: берешь четырехзначное число на камне справа, отнимаешь от него число слева, умножаешь результат на триста шестьдесят пять и добавляешь по одному дню на каждый високосный год. Но сколько ни считай, ничего не сходится. Ты считаешь, и пересчитываешь, и снова считаешь, но ничего не получается, сколько ни складывай, все мало. Дней слишком мало, их не хватает на целую жизнь.

Их бесило, когда говорили про «болезнь», потому что болезнь не ухватишь. Им нужна была личность, преступник, чтобы утопить его тяжестью собственной вины, потому что иначе им не выплыть. Они знали, это эгоизм, но когда наказать некого и остается лишь вопиять к небесам, снести такую ярость человеку не под силу.

Им нужен был враг. Теперь он у них появился. Но теперь они не знали, сидеть ли им с дочерью или преследовать ее обидчика, помогать ей жить дальше или отнять жизнь у него. Если это не одно и то же. Ненавидеть куда проще, чем наоборот.

Родительские раны не заживают. Детские тоже.

Все дети во всех городах по всему миру в какой-то момент своего взросления начинают играть в опасные игры. В любой компании найдется тот, кто первым спрыгнет с самой высокой скалы, последним перебежит через пути перед мчащимся поездом. Этот ребенок – не самый смелый, просто он боится меньше других. Возможно, чувствует, что ему, в отличие от остальных, нечего терять.

Беньи всегда искал самых острых физических ощущений, потому что они вытесняют другие чувства. Адреналин, вкус крови, колотящая боль вызывали приятный шум в голове; он любил сам себя пугать, потому что, когда страшно, невозможно думать ни о чем другом. Он никогда не резал себе запястья, но понимал, зачем это делают. Иногда он так хотел ощутить боль и сфокусироваться только на ней, что специально ехал на поезде в другой город, за много километров, дожидался темноты и отыскивал самых отпетых хулиганов, чтобы подраться, лез на рожон, пока им ничего не оставалось, кроме как всерьез его отколошматить. Потому что, когда по-настоящему, адски болит снаружи, не так больно внутри.

Басист не заметил его, пока не сошел со сцены. И так удивился, что забыл скрыть улыбку. Он был все в той же черной одежде, ткань дождем струилась с его плеч.

– Ты пришел.

– С развлечениями тут не очень – податься-то особо и некуда.

Басист рассмеялся. Пиво они пили в трех шагах друг от друга; успевшие хорошо нагрузиться мужики время от времени проходили мимо, хлопая Беньи по спине. Восхищались его гипсом, сочувствовали, что судья оказался мудилой. «А с Кевином, – бурчали они, – вообще хрень полная». И так повторялось раз семь-восемь. Они подходили один за другим, мужики разного возраста, и все хотели угостить номера шестнадцатого пивом. Басист понимал, ему, скорее всего, просто кажется, но с каждым хлопком по спине Беньи как будто на один сантиметр отдаляется от него. Басист бывал здесь и раньше, это не первый мальчик на его памяти, который ведет себя так, словно скрывается под чужим именем. Но возможно, в таком месте – где не хочешь никого огорчить – действительно все по-другому.

Когда они наконец остались одни, басист допил пиво и тихо проговорил:

– Пожалуй, мне пора. Тут, как я вижу… много желающих поговорить о хоккее.

Беньи взял его за руку, обжигая шепотом:

– Нет… пойдем куда-нибудь…

Басист вышел в ночь и обогнул здание справа. Беньи выждал десять минут и тоже вышел, но свернул влево, сделал небольшой крюк через лес, потом вернулся обратно и увидел басиста. Тот брел между деревьями, спотыкаясь и бранясь себе под нос.

– Ты уверен, что умеешь играть в хоккей? Кажется, ты что-то сделал не так. – Басист, улыбаясь, кивнул на Беньины костыли.

– А ты уверен, что умеешь играть на бас-гитаре? Звук был такой, как будто ты ее весь концерт настраивал, – ответил Беньи.

Они закурили. Из темноты налетали порывы ветра, все усиливаясь, со свистом неслись по насту, но в последний момент как будто решали оставить парней в покое. Только слегка касались их, осторожно, как неуверенные пальцы в первый раз дотрагиваются до чужой кожи.

– Мне нравятся твои волосы, – выдохнул в них басист.

Беньи закрыл глаза, выпустил костыли, жалея, что мало выпил. Мало выкурил. Он недооценил свой проклятый самоконтроль, а надо было его задушить, заглушить. Теперь он пытался отдаться чувству, но ладони, коснувшись спины парня, инстинктивно сжались. Басист вздрогнул, Беньи напрягся, перенес вес на сломанную ногу, чувствуя, как боль раскаленными иглами пронзает позвоночник. Мягко отстранился. Подобрал костыли и шепнул:

– Это… была ошибка.

Басист остался стоять один в темноте среди деревьев, по колено в снегу, пока номер шестнадцатый скакал обратно к «Овину».

– Большие тайны делают из нас ничтожных людей… – сказал басист.