Читать книгу "Любить Пабло, ненавидеть Эскобара - Вирхиния Вальехо"

– Да, в моем кругу почти никто не скрывает своего восхищения чилийской моделью, но Альваро Гомес – не Лауреано, командир… Кстати, хотя вам и трудно будет в это поверить, в 1981 году я отказалась от самого высокооплачиваемого места на телевидении, потому что от меня требовали называть вас и ваших товарищей «группой душегубов», в выпуске новостей «24 часа», возглавляемом Маурицио Гомесом, сыном Альваро и внуком Лауреано.

Оспину, кажется, удивляет, что кто-то вроде меня мог стольким пожертвовать, отстаивая свою политическую позицию. Объясняю: поскольку теперь я принадлежу к тем, у кого ничего нет, мне тоже терять нечего. Пабло прерывает нас, обращаясь к Оспине:

– Вирхинию уже успели уволить из другого выпуска новостей за поддержку создания «профсоюза»… И она только что отклонила предложение канала Майами, потому что я убедил ее остаться здесь, в Колумбии, несмотря на то, что все наши враги оставили ее без работы. Брат, эта женщина храбрее нас обоих. Поэтому она такая особенная, и я хотел, чтобы вы познакомились.

Пабло поднимается и подходит ко мне. Партизанский командир встает, чтобы попрощаться. Кажется, сейчас он смотрит на меня совершенно другими глазами. Оспина прилично под кайфом и напоминает гостеприимному хозяину, чтобы тот не забывал об обещанном одолжении. Эскобар предлагает ему поужинать, и они договариваются встретиться позже, в полночь. Перед тем как проститься с ним, я желаю успехов в борьбе за права слабых:

– Берегите себя и можете на меня расчитывать, когда понадобится микрофон, если мне его еще когда-нибудь вернут…

– Как тебе мой друг? – спрашивает Пабло, оставшись со мной наедине.

Говорю, что Иван Марино показался мне храбрым, смелым и убежденным в своем деле человеком. Он действительно ничего не боится.

– Но у тех, кто не боится абсолютно ничего, типаж самоубийцы… Думаю, ему не хватает влияния, Пабло. Не могу представить, если б Ленин просил у Арманда Хаммера[203] перед журналисткой двух проституток. Или чтобы Мао Цзэдун, Фидель Кастро или Хо Ши Мин, который говорил на десятке языков, был под наркотой. Кстати, зачем ему миллион?

– Чтобы избавиться от моих судебных дел и задать всем жару. Если они исчезнут, меня не смогут экстрадировать, – признается Эскобар, победоносно улыбаясь.

– Но, Пабло, ты так не восстановишь свое доброе имя и не докажешь невиновность! Судьи и гринго накопают что-то новое! Иван Марино навел тебя на подобные мысли?

– Знаешь, мне невозможно что-то навязать. Это единственный способ – другого нет. Пройдут годы, пока они что-то нароют… Думаешь, кто-то добровольно вызовется свидетельствовать против нас? Где они такого возьмут, из клуба анонимных самоубийц?

Пабло объясняет: их с партнерами судебные дела уже во Дворце правосудия. Апелляции, дошедшие до Верховного суда, были бессмысленны. Конституционный суд начнет следствие по удовлетворению требований североамериканского суда по их экстрадиции, это всего лишь вопрос недель.

– Значит, чтобы достать откуда-то пачку бумаг, ты согласен заплатить миллион долларов?

– Это никакая не пачка, любимая, это – 6000 исков. Скажем, это… – несколько ящиков.

– Думала, твое прошлое умещалось в несколько телефонных справочников, но не горы таких справочников, ради бога, Пабло!

– Ты меня недооцениваешь, любовь моя… Ты в руках самого крупного преступника в мире. У меня есть новость: через пару месяцев я стану обычным человеком без судебного прошлого, как и ты…

Смеясь, он целует меня, прежде чем я успеваю ответить.

* * *

Эскобар надевает кеды и говорит, что ему нужно оказать услугу своему другу, пока тот не свел его с ума.

– Пабло, «M-19» на самом деле обычно действует очень мощно, но это Дворец правосудия, а не доминиканское посольство…[204] Тогда все получилось, потому что посольство находится на спокойной улице, где много путей входа и выхода, но Дворец правосудия выходит на площадь Боливара, огромную и открытую. Два единственных прохода узкие, а на обратном пути – казармы батальона Президентского полка. Что, если партизаны случайно выстрелят, убив какую-нибудь несчастную секретаршу, мать троих детей, или одного из полицейских на входе? Это здание ко всему готово, любимый. Войти во дворец, должно быть, очень легко, выкрасть бумаги – слегка посложнее, но выйти оттуда – невозможно! Не знаю, как они собираются это сделать. И на самом деле – даже не хочу знать…

Эскобар садится на край кровати и берет мое лицо в свои руки. За мгновение, кажущееся вечностью, он пробегает пальцами, как будто стараясь запомнить его, пристально смотрит на меня, словно роясь в моих глазах, проверяя, что за очевидным неодобрением захвата дворца не скрывается опасность возможной огласки, и предупреждает:

– Ты никогда и ни с кем не должна говорить о произошедшем здесь этой ночью, ясно? Ты не знакомилась с Оспиной, не видела, как уезжает Фаяд. Если тебя спросят обо мне, мы тоже не встречались. Не забывай ни на секунду, что они запытывают людей на допросах до смерти, чтобы получить информацию о местонахождении таких типов, как мы… Тот, кто ничего не знает, заканчивает хуже всех, а тот, кто знает, «запоет» в первые десять минут! Мой друг – умелый стратег, и его доблесть в бою известна всем. Больше не беспокойся, это будет моментальный и чистый удар, они профессионалы и до настоящего времени никогда не промахивались. Я умею выбирать людей в своем окружении и поэтому выбрал тебя… где-то из десяти миллионов женщин! – говорит он, целуя меня в лоб.

– Какая толпа претенденток… И зачем ты хотел познакомить меня с Иваном Марино, Пабло? – интересуюсь я.

– Потому что только такой влиятельный лидер, как он, может оказать мне подобную услугу. А ты должна по-другому взглянуть на реальность, не оценивая ее как твое окружение, поверхностная и фальшивая верхушка общества… Есть еще много причин, о которых мне нельзя рассказывать, – могу только ответить, почему я так редко звоню и не вижусь с тобой, как бы того хотел, но раскрывать секреты своих союзников я не вправе. А теперь постарайся отдохнуть, через несколько часов за тобой приедут и отвезут в отель, перед тем как рассветет. Вот увидишь, через пару недель мы уже будем праздновать успех операции, откупорив бутылку твоего любимого шампанского «Rosé».

Я погружаюсь в его спасительные объятия, Пабло целует мои волосы. Так ведут себя мужчины с той, которую боятся потерять, зная, что ей грустно. Он гладит меня по щеке и молча встает.