Читать книгу "Марли и мы - Джон Грогэн"

Она оставила нас наедине, и я осторожно поднял его веко. Она была права: Марли с нами больше не было.

Я подошел к кассирше и оплатил счет. Она предложила групповое кремирование за $75 или индивидуальное, с возвратом пепла, за $170. Нет, сказал я, я заберу его домой. Через несколько минут ветеринар и помощник вывезли тележку с большим черным пластиковым пакетом и помогли мне переложить его на заднее сиденье машины. Доктор пожала мне руку и сказала, что сожалеет о моей потере и что она сделала все, что могла. Наверное, пришло его время, ответил я, и поблагодарил ее.

По дороге домой я плакал. Такого со мной никогда еще не было, даже на похоронах родственников и знакомых. Приехав, я оставил Марли в машине и пошел в дом, где меня ждала Дженни. Дети уже спали, и мы решили, что расскажем им все утром. Мы обнялись и заплакали. Я пытался описать ей состояние Марли, говорил, что когда наступил конец, он уже крепко спал и не было паники, травмы, боли. Но мне было сложно подобрать нужные слова. Позже мы вместе переложили большой черный пакет из машины в садовую тележку, которую я на ночь отвез в гараж.

ГЛАВА 28Под вишнями

Той ночью я плохо спал и за час до рассвета встал и бесшумно, чтобы не разбудить Дженни, оделся. На кухне я выпил стакан воды – кофе мог подождать – и вышел на улицу, в слякотную изморось. Я взял лопату и кирку и пошел туда, где росли ели, которые Марли облюбовал прошлой зимой. В этом месте я решил предать его земле.

Температура была около нуля, и земля, к счастью, еще не промерзла. Быстро прокопав тонкий слой земли, я наткнулся на тяжелую плотную глину вперемешку с камнями. Я вспомнил, что сюда рабочие высыпали грунт, когда копали подвал. Через пятнадцать минут я снял куртку и остановился, чтобы перевести дух. Через полчаса я был весь в поту и продвинулся всего на полметра. На сорок пятой минуте я докопал до воды. Грязная, холодная, она быстро заполнила яму почти наполовину. Я принес ведро и принялся вычерпывать воду, но она не убывала. Я не мог похоронить Марли в этом ледяном болоте. Ни в коем случае.

Несмотря на усталость – мое сердце стучало, будто я пробежал марафон, – я начал обследовать свой участок в поисках более подходящего места. Мое внимание привлекли две большие дикие вишни на опушке леса. Стоя под их раскидистыми ветвями в сером свете рассвета, я почувствовал себя словно в храме под открытым небом. Это были те самые деревья, в которые мы с Марли чуть не врезались во время нашей дикой поездки на санках, и я вслух произнес: «Вот отличное место». Здесь не было глины, а земля оказалась достаточно сухой – просто мечта садовника. Вскоре я уже выкопал овальную яму, шестьдесят на девяносто сантиметров по периметру и сто двадцать вглубь. Я зашел в дом и увидел, что дети проснулись и хлюпают носами. Дженни им все рассказала.

Я был очень растроган, увидев детей плачущими. Впервые в своей жизни они столкнулись со смертью. Конечно, Марли – всего лишь собака, а собаки приходят и уходят в течение человеческой жизни, иногда уходят просто потому, что становятся ненужными. Но всегда, когда я пытался говорить с детьми о Марли, на мои глаза наворачивались слезы. И тогда я сказал, что они могут поплакать и что у совместного путешествия собаки и человека всегда грустный конец, просто потому что жизнь собаки короче. Я сказал им, что Марли спал, когда его укололи, и он ничего не почувствовал. Он просто отошел в мир иной. Колин расстроилась из-за того, что ей не дали с ним по-настоящему попрощаться, она думала, что он вернется домой. Я сказал, что попрощался за всех нас. Конор, наш будущий писатель, показал мне кое-что, сделанное им для Марли, чтобы положить вместе с ним в могилу. Это оказалось большое красное сердце, под которым было написано: «Для Марли: я надеюсь, что ты знал, как я любил тебя всю жизнь. Ты всегда был рядом, когда я в тебе нуждался. При жизни или после смерти, я всегда буду любить тебя. Твой брат Конор Ричард Грогэн». А потом Колин нарисовала девочку с большой желтой собакой и написала с помощью брата: «P.S. Я никогда тебя не забуду».

Я вышел из дома и повез тело Марли к могиле. По дороге я сорвал несколько еловых лап и положил их на дно ямы. Я поднял тяжелое тело с тележки и очень осторожно опустил его в могилу. Спрыгнув вниз, я открыл сумку, чтобы посмотреть на Марли в последний раз, и уложил его так, как он любил спать у камина: свернувшись клубком, голова на боку. «Ладно, старина, вот и все», – вздохнул я, закрыл сумку и вернулся в дом за Дженни и детьми.

Когда мы спустились к могиле, я положил рядом с головой Марли записки Конор и Колин. Патрик перочинным ножичком срезал пять пахучих еловых веточек – по одной для каждого из нас. Мы по очереди бросили их в яму, помолчали минуту, а затем, будто много раз репетировали, сказали хором: «Марли, мы любим тебя». Я взял лопату и бросил вниз первый ком земли. Он стукнулся о пластик с неприятным звуком. Дженни заплакала. Я продолжал закапывать. Дети стояли молча.

Когда яма была наполовину заполнена, я сделал перерыв, и мы все пошли в дом. Мы уселись за кухонный стол и начали вспоминать Марли. В какой-то момент наши глаза наполняли слезы, а уже через минуту мы смеялись. Дженни рассказала, как на съемках фильма «Последняя пробежка на базу» Марли сходил с ума, когда кто-нибудь из группы брал малыша Конора на руки. Я рассказал обо всех поводках, которые он сгрыз, и о том, как он однажды помочился на ногу соседа. Мы вспомнили все его сокрушительные выходки и из любопытства подсчитали, сколько денег ушло на восстановление разрушенного. Теперь мы могли смеяться над этим. Чтобы поднять детям настроение, я рассказал им то, во что сам с трудом верил.

– Душа Марли сейчас в собачьем раю, – сказал я. – Он свободен и бегает по широкому золотистому лугу. И с его лапами снова все в порядке. Сердце нашего пса снова бьется, у него прекрасное зрение и все зубы на месте. Он в прекрасной форме, гоняется целыми днями за кроликами.

– И там огромное количество стеклянных дверей, сквозь которые он может прыгать, – добавила Дженни.

Все представили, как наш глупый пес продолжает играть в свои игры и на небе, и засмеялись.

Между тем мне нужно было собираться на работу. Я пошел к могиле Марли и засыпал ее до конца, аккуратно утрамбовывая рыхлую землю ботинком. Сверху я положил два больших камня, которые притащил из леса. Затем я вернулся в дом, принял горячий душ и поехал в офис.

Первые дни после смерти Марли мы не могли о нем говорить. На прежде столь популярные у нас разговоры о собаке было наложено строгое табу. Мы пытались вернуться к нормальной жизни, а воспоминания о нашем псе усложняли эту задачу. Колин, например, не могла слышать его имени и смотреть на его фотографии. Она начинала плакать, сжимала кулачки и со злостью твердила: «Я не хочу о нем говорить!»

Я вернулся к нормальному ритму жизни: приезжал на работу, писал свою колонку, возвращался домой. В течение тринадцати лет Марли каждый вечер встречал меня у дверей. Теперь же, когда я входил в дом, мое сердце мучительно сжималось. Да и сам дом казался молчаливым, пустым, не похожим на настоящий. Дженни с маниакальным упорством пылесосила комнаты, стараясь очистить их от шерсти, которая последние два года жизни Марли, казалось, проникла во все щели. Так, медленно, но верно следы пребывания старой собаки в нашем доме исчезали. Однажды утром, надевая ботинки, я обнаружил на стельке шерсть Марли. Видимо, я собрал ее, когда ходил в носках по полу. Я погладил этот клочок двумя пальцами и улыбнулся, а потом показал Дженни со словами: «Не так-то просто нам будет с ним расстаться». Жена посмеялась и вечером в спальне призналась мне (хотя всю неделю избегала говорить на эту тему):