Читать книгу "Ритуал тьмы - Кристоф Хардебуш"

— А кони? — спросил он. — Они тоже мертвы? Отец не допустил бы, чтобы животных оставили там умирать. Вы об этом позаботились?

— Лошади были уже мертвы, когда мы обнаружили обломки, что, кстати, очень странно. Скорее всего, лошади понесли, иначе этот несчастный случай не объяснить. Мне… Я могу нам чем-то помочь?

— Что? — Никколо уставился на усача, будто только сейчас его увидел. — А, нет. Благодарю вас. Я займусь всеми необходимыми приготовлениями.

Слегка поклонившись, чиновник надел фуражку и ушел. Сейчас этот дом казался Никколо намного больше, чем раньше. Юноша вернулся в свою комнату, убрал книги, вымылся и переоделся в чистое. Все это время его душа разрывалась от крика, но Никколо слышал лишь отголоски этой боли, словно это рыдал кто-то, находившийся очень далеко.

Ареццо, 1820 год

Похороны графа и графини были значимым событием для Ареццо и соседних селений, хотя Никколо и хотел бы, чтобы все церемонии были более скромными. Но, учитывая высокий статус его родителей, нельзя было провести погребение в узком кругу родных, поэтому на похороны пришли не только все родственники, но и представители властей, друзья, знакомые, деловые партнеры, слуги и еще множество людей, которых Никколо до этого никогда не встречал и понятия не имел, кто это. У всех на лицах отражалось одинаковое выражение сочувствия, слова должны были утешать, но оставались для юноши бессмысленными. Словно машина, он пожимал руки, мужественно улыбался, вовсе не чувствуя надлежащей силы духа, вежливо принимал соболезнования. Никколо замечал, что присутствующие удивляются его стойкости, и ему хотелось кричать.

Всякий раз, когда его называли «граф», юноша вздрагивал. Ему казалось, что он какой-то выскочка, прикрывающийся титулом, которого вовсе не заслужил. А еще ему хотелось оглянуться — ведь люди же обращались не к нему, а к его отцу, который стоял за его спиной.

Марцелла держалась неплохо, и только слезы все время бежали по ее щекам. И все же она заставляла себя каждому подавать руку и приседать в реверансе, когда этого требовал этикет.

Первый день после смерти родителей они провели по отдельности — тетка настояла на том, чтобы Марцелла какое-то время осталась с ней и пришла в себя после этого чудовищного известия, а Никколо занимался подготовкой к похоронам. Не прошло и двух часов с тех пор, как он узнал о гибели родителей, как в дом уже начали стягиваться первые посетители, желавшие выразить ему соболезнование и узнать побольше об обстоятельствах смерти четы Вивиани.

Марцелла прибыла в поместье только вечером. Она всю ночь заливалась слезами в объятьях брата, но Никколо, прижимая ее к себе, не мог плакать сам. Ему казалось, что его сердце замерзло и все чувства исчезли.

Само погребение проходило мучительно долго.

— Граф Эрколь Вивиани был аристократом в полном смысле этого слова, патриотом своей страны, образцовым мужем и отцом, — начал священник, когда вся процессия собралась у фамильного склепа.

Под стать похоронам был и морозный зимний день — на замерзшей земле лежали черные сухие ветки, все присутствующие дрожали от холода, а печальные слова заупокойного молебна эхом отдавались в голове Никколо. Юноша все больше чувствовал себя машиной. «Машина для похорон. Механический скорбящий сын». Сейчас его мысли были посвящены чему угодно, только не родителям. Он думал о своих книгах и исследованиях, о друзьях-англичанах и церкви, о Париже. В глубине его души что-то колыхалось, грозило вырваться наружу, и Никколо уже представлял себе, как волчий вой распугивает всю похоронную процессию.

— Requiscat in расе[55], — сказал священник, и все закончилось.

Гости молча смотрели, как закрывают склеп.

Затем Карло отвез Никколо и Марцеллу обратно в поместье, казавшееся теперь огромным, мрачным и пустым.

— Что же мы теперь будем делать? — спросила Марцелла, но у Никколо не было ответа на этот вопрос.

— Как-нибудь все устроится, — мягко сказал он, впрочем, не чувствуя никакого оптимизма.

В гостиной собрались слуги — Никколо как новый хозяин должен был с ними поговорить, но в голову ему приходили лишь казенные фразы, пустые, бессмысленные слова, годные лишь для того, чтобы заполнить тишину комнат, готовую поглотить его. Юноша сказал им, что уверен — они будут служить ему и Марцелле так же, как служили его родителям. С другой стороны, только сейчас Никколо понял, что не знает, какими были отношения графа и его жены со слугами. «Любили ли их слуги? Ненавидели? Может быть, боялись?»

Наконец его оставили одного. Марцелла ушла, собираясь снять неудобное траурное платье, а слуги не хотели говорить с Никколо, будто смерть близких была заразной болезнью.

Никколо вышел из гостиной и успел добраться до двери своей комнаты, когда с его губ слетели первые всхлипы. Глаза затуманились слезами, руки задрожали, все тело затряслось.

Повалившись на кровать, юноша свернулся клубком и обхватил свое тело руками. Он рыдал до тех пор, пока боль не оставила его, так что он смог заснуть.

40

Ареццо, 1821 год

Небо начало медленно окрашиваться розовым. Подняв голову, Никколо, к своему изумлению, заметил, что приближается рассвет. Запели первые птицы, на горизонте уже протянулась светлая полоска.

Он не знал, куда подевалась ночь. Юноша опять засиделся в библиотеке, где теперь проводил большую часть времени. Тут он пил вино из погребка отца и искал в книгах ответы на свои вопросы. Впрочем, ему так и не удалось что-либо найти.

Встав, Никколо потянулся и подошел к окну. «Нужно идти спать, а то еще проснется Марцелла и опять начнет читать мне нотации». После смерти родителей Марцелла взяла заботу о брате на себя, и, хотя ее попытки отвлечь Никколо от книг и документов умиляли его, временами это вызывало раздражение. «Итак, пора в объятия Морфея!» — решил он.

Отворачиваясь от окна, Никколо краем глаза заметил какое- то движение. Присмотревшись внимательнее, он разглядел очертания какой-то повозки, с большой скоростью приближавшейся к поместью.

Черная карета остановилась у входа в поместье. «Нужно было разбудить слуг», — подумал Никколо, но предпринимать что-либо было уже поздно, так что пришлось открывать гостям самому.

На карете не было герба, да и кучер был Никколо незнаком. Спрыгнув с козел, слуга открыл дверцу.

— Привет, Никколо, — послышался столь знакомый юноше низкий голос.

— Эсмеральда! Что ты тут делаешь?

— Какой ответ ты хочешь услышать, вежливый или честный?

Никколо улыбнулся. Хотя он и не знал, что привело сюда Эсмеральду, он в любом случае был рад ее видеть. Ее приезд показался ему первым приятным событием за последние недели.

— Оба, — ответил юноша. — Прости мою нерасторопность, ты, наверное, хочешь войти?