Читать книгу "Ложь - Петр Краснов"

Лазарь Максимович притушил окурок сигары о пепельницу и замолчал. Галганов ожидал, что будет дальше.

– Да… Сначала… Ну, сначала доведем человека до полной нищеты. Это я на себя возьму. Потом… Потом дадим ему легкую, хорошо оплачиваемую работу, службу… Это устроить я своевременно поручу вам. Мне говорила Дуся Королева, что Акантов, слушая хор Жарова, плакал, что он, сидя перед московским радио, был на себя не похож… Чувствительная душа… Вот на этом и играть нужно… На России… Надо возбудить в нем сомнение в его правоте, чтобы он задумался, да где же Россия: тут, в эмиграции, или там, в Москве, где ключом кипит жизнь?.. Надо, чтобы его потянуло в Москву. Надо, чтобы его охватило сомнение. А сомнение – родная сестра отчаяния… Вот тут-то и подкатитесь вы, этаким, черт возьми, совсем Мефистофелем, и предложите ему не молодость, на черта теперь молодость, вам и без всякого Мефистофеля врачи ее сделают, но – Россию!.. Спасение России! И ему, Акантову, действенное место в этом спасении… Вот, когда он поскользнется. А тут, по нашей-то политграмоте неписаной: «падающего толкни»… И толкните его великой ложью…

– Я начинаю понимать, Лазарь Максимович.

– A la bonne heure!

В дверь осторожно постучали.

– Кто там?.. C’est vous, Gaston? Entrez!.. Лакей на серебряном подносе подал Лазарю Максимовичу карточку. Тот посмотрел, нахмурился, и сказал:

– Aha! Priez au salon…[77] Так, вот, Владимир Петрович, действуйте. Когда узнаете, что Акантов дошел до последнего градуса нищеты, сначала помогите ему тонко, чутко, деликатно, по-губернаторски. А как только наступит душевное размягчение – действуйте. Валите в пропасть… До свидания… Я проведу вас другим ходом… Не нужно, чтобы вас у меня видали…

XII

Дуся Королева ожидала Лазаря Максимовича в салоне. Накрашенная и завитая, в маленькой модной шляпке на лбу и в богатом манто из норки, она стояла у зеркала.

– Чем обязан вашему посещению, очаровательная из очаровательных, царица красной песни, Магдалина Георгиевна, наша красная матушка?..

– Т-ссс, – предостерегающе, кокетливо прикладывая палец к губам, сказала Дуся. – Ну что-о вы, да разве можно та-ак, тут у вас стены, поди, слышат… Я же здесь – Дуся Королева.

– И пусть стены слышат. Они слышат то, что им нужно слышать. Итак, ко мне по утрам без дела не ходят. По какому поводу?..

– Конечно, за деньгами, – вздыхая и поднимая глаза к потолку, сказала Дуся.

– Опять?.. Так недавно я вам дал пять тысяч…

– Душка, Лазарь Максимович… Ну, что такое пять тысяч для такой женщины, как я, и в моей роли: утешительницы эмигрантских сердец?.. Мне одна благотворительность дороже стоит…

– А ваши выступления с ультра-белогвардейскими стихами?..

– Милка, Лазарь Максимович… Мне платят пятьдесят франков за вечер, а я на шампанское и лотерейные билеты больше тысячи потрачу… Моя сила в том, что я всегда и всем даю. Это мой защитный цвет – щедрость… Даю литераторам, даю высылаемому из Франции бродяге-казаку, даю на церковь, чахоточному поэту, больному музыканту, престарелой артистке, умирающему от голода бывшему министру… В этом вся моя сила…

– Ну, что вы… А ваш талант? – Лазарь Максимович порывисто схватился за сердце. – Слушаешь вас, и вот так за сердце и схватывает… И красота!..

– Бы-ыла… Голубчик! Не вам, кто меня помнит в мои знаменитые довоенные годы, говорить это. Вся оперирована. Лицо, можно сказать, из кусков составлено, как лоскутное одеяло… Сколько я этим операторам плачу, сколько в Institut de beaute оставляю!.. Всякий раз триста, пятьсот франков обходится мне моя молодость… А разъезды?..

– Хорошо… Я дам вам… Но доканчивайте то, что я поручил вам с Акантовым…

– Душка!.. Сделано!.. Дочка в Америке. Сам с тоски помирает. На меня прямо молится. Приду это я к нему на квартирку с Баклагиным доктором и стану Россию вспоминать, про белое дело говорить, стихи читать… Оба мои старичка тают, как снег на солнце… Только что луж под ними нет…

– Хорошо, Магдалина Георгиевна, я, знаете, тороплюсь. Сколько?..

– На этот раз надо двенадцать… Меньше не отступлюсь…

– Ох!.. Много хотите… Магдалина Георгиевна… Я дам. Но, помните, исполните все, что я вам прикажу.

– Полноте, Лазарь Максимович, кому говорите? Разве я не понимаю. Расписочку написать?..

– Не нужно.

Дуся пошла за Лазарем Максимовичем в кабинет:

– И что вы скупитесь, – сказала она. – Не свои же даете… А накурено!.. И сигары хорошие какие!.. Кто-то был у вас… Два окурка с разных сторон пепельницы…

– Наблюдательны.

– Тем и живу.

Лазарь Максимович подошел к тяжелому несгораемому шкафу, стоявшему в углу, открыл дверцы и отсчитал двенадцать пестрых билетов. Дуся жадно следила за движениями Лазаря Максимовича.

– Извольте.

– Что же я должна теперь делать?

– Пока, ничего. А там я вам скажу. Вызову, когда нужно будет, по телефону и скажу.

– Благодарствую… Какой вы сегодня, Лазарь Максимович, неласковый и серьезный. А я для вас хорошие советские стихи Лебедева-Кумача выучила, приготовила вам прочитать…

– Ну их!.. Я на Пушкине воспитан! Прочтите их на ближайшем эмигрантском вечере…

– Какой вы сегодня ехидный!

– Дела много, Магдалина Георгиевна.

– Не медведь дело-то, не убежит… Так не стану вас больше утруждать… Дуся небрежно скомкала кредитные билеты и спрятала их в сумочку.

– До свидания… Пока!..

– Пока!..

Лазарь Максимович проводил Дусю до лифта, но Дуся отказалась от машины:

– Не люблю я этих лифтов-то. Замирание сердца у меня от них делается. Я пешком, по ступенечкам…

Каблучки новых башмачков из змеиной кожи бойко застучали по деревянным, полированным ступеням широкой темноватой лестницы.

XIII

С приближением весны, на заводе, где работал Акантов, заговорили о новых увольнениях рабочих за отсутствием заказов. Пошли темные слушки, что увольнять будут тех, кто не состоит в Société générale travailliste, мощной коммунистической организации, возглавляемой monsieur Jouhaux. Заволновались русские рабочие. Все они, бывшие русские офицеры, два с лишним года сражавшееся с коммунистами в России, унесли с собой и заграницу непримиримость с большевиками, должны были идти туда, где, как рассказывали, в приемной были развешены красные флаги с серпом и молотом и висел большой портрет Сталина, а на столе были разложены на красном сукне коммунистические брошюры на различных языках, в том числе и на русском. Там сидели молодые люди семитического вида и расхваливали достижения Советского Союза.