Читать книгу "Алиби - Евгения Палетте"

Стоявший напротив человек смотрел на них, не отрываясь. Он словно пытался уловить в самом облике этих людей что-то никогда не забытое.

– Эта история касается вас? – как-то утвердительно спросил он Бурова.

Буров молча кивнул, глядя на человека в коричневом костюме.

– Как ваше имя? – спросил он. – 152-

– А отчество?

– Просто Виктор, – сказал Буров. – А вообще Иванович, – все-таки сказал он.

– А что, Виктор Иванович, я вот тут подумал, – снова заговорил человек в коричневом костюме. – Что, если мы поступим по-другому? Например, предоставим вам небольшую усадьбу там же, в вашем районе, с готовым, например, домом. Ну, если что-нибудь подделать, так вам есть, кому помочь?

– Есть, – не удержался Горошин. – И сын полковник. Приедет. И внук лейтенант. Сейчас у деда в отпуске. Да и мы – ничего себе, – посмотрел он на Ивана Кузмича.

– Вот как нас много, – сказал человек в коричневом костюме, улыбнувшись. – У меня ведь отец тоже воевал здесь. В истребительной авиации. Да и я сам, – не договорил он.

Зазвонил телефон.

– Минут через пятнадцать, – сказал человек кому-то в трубку. – У меня сейчас здесь ребята со Второго Белорусского. Фронта, фронта, – уточнил он кому-то в трубку, видимо. отвечая на вопрос.

– Так, вы согласны? – опять спросил человек в коричневом костюме.

Буров молчал. И когда Горошин посмотрел на него, он понял – Буров не мог говорить.

Его лицо было каменным от напряжения, а в глазах было что-то такое, чего Горошин никогда не видел.

Наконец, Буров молча кивнул.

– Значит, вы согласны, понял человек в коричневом костюме. – Не расстраивайтесь. Оставьте телефон. Мы вам позвоним.

– Спа… Спаси… Спасибо, – сказали все трое по очереди, и все еще обладая прекрасной армейской выправкой, отдали честь.

Человек в коричневом костюме отдал честь тоже, проводив всех до двери и попрощавшись за руку с каждым.

– Все будет хорошо, – сказал он на прощанье. – Ну, мужики, – проговорил Иван Кузмич, когда они все трое вышли на улицу. Он хотел продолжить, но умолк, посмотрев на Бурова.

Буров, казалось, ничего не воспринимал.

Прошло минут пять. Теперь «мужики» шли молча. Каждый слушал что-то в себе. Буров, время от времени взглядывая на Горошина, нет нет да и покачивал головой, словно не веря. Горошин отвечал ему понимающим взглядом. Иван Кузмич был рад по-особому. Он вообще любил помогать людям, а тут – свои.

А все вместе они думали, что времена иногда меняются не только к худшему. И в этом и есть главный соблазн жизни.

Преодолев за три дня расстояние от Гомеля до Клинцов, Андрей с Мотылевым расстались, направляясь каждый в свою сторону. Несмотря на не вполне развеявшуюся неприязнь, Андрей протянул Мотылеву руку.

Мотылев пожал ее, как мог, четырьмя пальцами правой руки.

– Болит? – спросил Андрей.

– А как же, – обстоятельно ответствовал Мотылев.

– Ну, будь здоров, – сказал Андрей, и, подкинув повыше уже пустой мешок, пошел своей дорогой.

Он вошел в город вечером. Здесь снега было больше, чем там, откуда он пришел. И гораздо холоднее. Правда, мороз, по здешним меркам, был совсем небольшой, но нервное напряжение и усталость давали знать. Идти становилось все труднее.

Наконец, Андрей подошел к городским домам отца. Стал в арку, напротив одного, любимого больше других. Здесь всегда жила мать. Теперь надо было немного осмотреться, и, стоя сейчас в арке дома, который стоял напротив, он все больше и больше понимал, что затаился не зря.

Старый дом красного кирпича почти совсем не изменился с тех пор, как он его видел в последний раз.

Теперь он смотрел на то и дело отшвыривавшиеся ногой то вправо, то влево, двустворчатые, дубовые входные двери дома. И всякий раз из двери выходил красноармеец. Один шел влево, другой – направо, третий по улице, не спеша. покачиваясь и горланя что-нибудь пролетарское.

– Эй, Сыч, не видал там папку с документами. На столе оставил, – кричал четвертый. только что вышедший из отшвыренной двери дома. Сыч, долговязый и нескладный, с птичьей головкой, остановился и молча глядел на того. кто его спрашивали и кто стоял к Андрею спиной.

– Вот, черт бы его побрал, назад итить надо, – сказал опять тот. кто стоял спиной.

– А чего ходить-то, – ответствовал Сыч, – Вона, в окно. Скажи мужикам, пусть там шукнут.

– Эй, – кричит теперь тот, кто стоит к Андрею спиной, задрав голову и глядя в окно так, что едва не свалилась шапка.

– Да кинь ты камень. Сразу услышат, – советует Сыч, и тоже смотрит в окно. Потом умолкает, глядя на появившегося в двери нового персонажа.

– Папку там, такую красную, с документами, не видал? – спрашивает он того, кто только что показался в дверях.

– Да черт его знает. Там мно-о-го. И все красные.

– Придется итить, – сплюнул тот, кто все еще стоял к Андрею спиной.

– Слышь, Сыч, погоди. Я сейчас, – проговорил он.

Но тут из то и дело швыряемой двери стали выбегать красноармейцы, с винтовками наперевес. Они разбегались вправо и влево по одному, и каждый становился у подъезда, распространяясь по всей улице.

Обыски будут делать, догадался Андрей.

Он стоял в арке долго. Теперь, когда он понял, что в доме наверняка никого из своих не найдет, и даже войти туда он не сможет, Андрей мысленно окинул взглядом себя – офицерская шинель без знаков различия, фуражка с кокардой, заплечный мешок, нестандартные сапоги. Уходить надо, подумал он. Через проходной двор. Он знал – куда.

Но вдруг кто-то тронул его за рукав. Андрей оглянулся – знакомое лицо. которое трудно было узнать. В памяти возникло что-то домашнее, теплое.

– Нина Дмитриевна, – обрадовано сказал он, обращаясь к женщине. Он помнил – она всегда жила в доме напротив, в подворотне которого он сейчас стоял. У нее был сын и две дочери. Все много моложе Андрея.

– Андрей, Андрюша, – говорила Нина Дмитриевна. – Я давно тебя вижу из своей каморки. Дома-то у меня теперь нет. Одна каморка. Остальное – ихнее. Уходить тебе надо. Видишь, сейчас будут обыски делать. Искать деньги, оружие, драгоценности. Я бы тебя к себе пригласила. Да вдруг придут, – быстро говорила Нина Дмитриевна. Они всегда начинают отсюда – с Большой Дворянской. Ты на Вторую Беговую выбирайся. Там уйдешь. В дом-то не ходи, смотри. Там твоих давно нет. Одни комиссары.

– А что-нибудь о моих знаете?

– Они сразу. как все началось, в Отрожках жили. А здесь давно уже эти, кивнула она головой, показав глазами на окна гостиной над самым подъездом, – Здесь они днем зверствуют, а в тех других двух ваших домах ночуют, кивнула она кудато в память. где за этим, передним, домом стояли еще два.