Читать книгу "One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс"

Бритый борец по прозвищу Скала, любимчик Изюмки, похоже, выигрывает. Вот он уложил длинноволосого на лопатки целой серией грубых ударов, которые (если подумать) вряд ли вообще достигали цели. Билли Ковбой беспомощно распластался на ринге, его тело блестит от пота и масла, которое специально втирается в кожу спортсменам перед боем.

— Я сделал тебя! Ты проиграл! Я надрал тебе задницу! — орет Скала перед распростертым на ринге Билли Ковбоем. — Ты слабак! — И он для убедительности показывает средний палец сопернику, который не проявляет ни малейших признаков жизни. — Знай свое место и заткнись навсегда! Ты слабак!

Скала отворачивается от поверженного врага, собираясь забраться на канаты ринга, чтобы пообщаться с толпой поклонников, большинство из которых — грузные подростки в спортивных костюмах. Рефери уходит к судьям, чтобы окончательно решить исход боя, и именно в этот момент Билли Ковбой внезапно вскакивает на ноги, так что шнурки на его борцовках взлетают вверх, и один из его юных прихвостней подсовывает ему под канаты металлическую урну.

— Все ясно, — небрежно бросаю я. — Можно подумать, что у них как по заказу в углу очутилась эта урна. Ну так, на всякий случай.

— Тише ты! — шипит на меня бабуля.

— Поклонись своему повелителю! — орет Скала. — Смирись, слабак! Ты проиграл! Скала победитель! Скала швырнет тебя к дереву скорби!

Десять тысяч голосов отчаянно призывают Скалу обернуться, но, несмотря на этот призыв, Билли Ковбой умудряется подползти к сопернику и со всего маху обрушить ему на спину серебристую урну. Скала валится с канатов, как подстреленная увесистая птица с ветки.

Впервые за время передачи мне начинает казаться, что все же в этом сомнительном проекте кто-то действительно может получить увечья.

— Что случилось с рефери?! — открыто возмущаюсь я. — Как он мог такое допустить?

— Ну как же вы не понимаете? — пожимает плечами Изюмка. — Если бы рефери мог предвидеть каждую деталь, программа не была бы похожа на правду.

Изюмка и бабушка удивленно смотрят на меня. Разве можно быть таким тупым?

Потом они снова устремляют взгляды на экран, причем с таким видом, будто то, что они только что наблюдали, было не спортом и развлечением, а проявлением величайшей мировой несправедливости.

25

— Вы спите с Ольгой? — хмуро спрашивает меня Лайза Смит.

— С Ольгой? — тут же удивленно переспрашиваю я.

— С Ольгой Симоновой. Она учится у вас, в группе продвинутых новичков.

Лайза Смит прищуривается и внимательно смотрит на меня поверх своих очков для чтения. С другой стороны тонкой, как фанера, двери ее кабинета слышен смех учеников, шарканье ботинок, ритмичный японский говор.

— Она мне знакома.

— Я это понимаю. Вот только насколько знакома?

В школе Черчилля снова царит напряжение, граничащее со скандалом, и Лайза Смит сверлит меня взглядом, как готовящаяся к нападению близорукая хищная птица. Я снова стал объектом ее внимания, поскольку полиция не стала выдвигать обвинения против Хемиша за его поведение в общественном туалете на Хайбери-Филдс. Итак, пойманного на крючок гомосексуалиста все же отпустили. Мой коллега так обрадовался этому факту, что почти сразу же отправился на Лейчестер-сквер и предложил заняться оральным сексом полицейскому, переодетому в штатское.

Я открыто восхищаюсь этим человеком. В школе Черчилля полно симпатичных и умных юношей, за которыми имеет смысл побегать. Это и гладенькие азиаты, и спокойные индусы, и энергичные итальянцы, но Хемиш даже близко к ним не подходит. Он обладает удивительной способностью разделять работу и досуг, да так, что мне остается только ему позавидовать.

— Я не спал с Ольгой. Клянусь своей жизнью.

— Это правда?

Это действительно так. В воскресенье утром мы с Ольгой поднимались на Примроуз-Хилл. Это единственное время суток и день недели, когда она не занята ни в школе иностранных языков Черчилля, ни в баре «Эймон де Валера». Мы смотрели вниз на панораму Лондона и держались за руки, а затем долго гуляли по городу, и она даже разрешила мне поцеловать себя в губы после сытного английского завтрака.

Мы с Ольгой бродили вдоль каналов по северной части Лондона, смотрели на разные судна и баржи, а я обнял ее одной рукой за талию и наслаждался, ощущая ее молодость и неуемную энергию. Что теряется с годами, так это нескончаемая юношеская энергия, бьющая через край. Днем мы продолжили нашу экскурсию по городу, в районе Кенвуд-хаус я угостил ее мороженым, а она рассказывала мне о своем доме, о своих мечтах и о том парне, которого оставила на родине.

Но я не спал с Ольгой. Еще нет. Я жду того момента, когда для меня в этом отношении зажжется зеленый свет.

А почему бы и нет? Кто от этого пострадает?

_____

Выйдя из кабинета Лайзы Смит, я вижу, что в коридоре меня поджидает Хироко. Она делает вид, что внимательно изучает доску объявлений: кто и где сдает комнаты, продает котелок для варки риса, ищет дешевый велосипед. Но когда я приближаюсь, она сразу поворачивается в мою сторону. Черные волосы занавесью падают ей на очки, и мне становится тревожно: а вдруг она сейчас тоже спросит, не сплю ли я с Ольгой Симоновой?

Однако этого не происходит.

— Я хочу извиниться, — заявляет Хироко.

— Но ты ни в чем не провинилась.

— За то, что в тот вечер стояла перед твоим домом. Я просто подумала… ну, не знаю. Я подумала, что нам было хорошо вместе. Тебе и мне.

— Нам действительно было хорошо вместе.

— Я не знаю, что случилось.

А я не знаю, как ей все объяснить.

«Ты слишком уж заботилась обо мне, — рассуждаю я про себя. — Но если бы ты узнала меня — по-настоящему узнала, — ты бы поняла, что я не достоин этого. Ты такая добрая, очаровательная, благородная, настоящая и великодушная… А я не обладаю ни одним из этих качеств, то есть теперь не обладаю. Ты меня не так поняла. И я испугался. Никогда никому не давай столько власти над собой. Не делай этого, Хироко».

— Ты обязательно еще встретишь кого-нибудь, — вместо всего этого говорю я. — В мире очень много хороших парней. И ты можешь начать питать чувства к одному из них.

— Но я уже встретила тебя.

Она улыбается, и есть в этой улыбке нечто непостижимое, что заставляет меня сомневаться. Мне кажется, будто Хироко знает что-то такое, что мне познать вообще не дано.

Никогда.

Витрина «Шанхайского дракона» украшена цветами и огоньками. Цветки персика, апельсина и нарцисса подсвечиваются красными фонариками, в которых горят настоящие свечи. В ресторане витают всевозможные приятные ароматы. Здесь уютно и светло, особенно по сравнению с улицей, серой от дыма, который нескончаемым потоком льется по Холлоуэй-роуд. На двери вывешена табличка «Закрыто», но сегодня ресторан выглядит даже более гостеприимным, чем обычно.