Читать книгу "Зеркало моды - Сесил Битон"

Когда мы только познакомились с леди Кьюнард, она жила в большом доме на Гросвенор-сквер, обставленном в стиле французского XVIII века, и при этом на стенах гостиной висели картины Мари Лорансен в зеркальных рамах. Гости, которые бывали у нее на обедах или ужинах, собирались в маленьком будуаре внизу и, недружелюбно поглядывая друг на друга, ждали появления хозяйки дома. Эмеральд (то есть Изумруд), как ее теперь звали, поскольку она сочла это имя более благозвучным, чем Мод, как всегда задерживалась. Иногда она спускалась к гостям раздраженная. «Всё не так, как надо. Почему лакей не мог открыть окно и последить за огнем?» Она принималась дергать за оконный шнурок и крайне неловко орудовать кочергой. А потом вдруг приходила в себя, на ее лице появлялась улыбка, и она смеялась над собственной нелепостью. Или, например, Эмеральд заходила в комнате и говорила: «Моя горничная ужасно на меня сердита за то, что я спустилась. Она говорит, я неподобающе одета, и она не успела выпрямить мне ресницы».

Затем она представляла друг другу гостей. «Вы правда не знаете посла? Что ж, господин посол, это малышка Шейла. Все знают малышку Шейлу». (Тут леди Милбенк скромно улыбалась, как придворная красавица с картины Питера Лели.) «А это крошка Поппи. Все любят крошку Поппи, все сходят по ней с ума». Или указывала повернутой вверх ладонью на пожилого джентльмена с грозным лицом: «Это лорд Бернерс, бойкий малый». Покончив с представлением, леди Кьюнард тотчас придумывала какое-нибудь развлечение, участвуя в котором самые несхожие друг с другом люди, связанные только чувством обожания к удивительной хозяйке дома, начинали общаться с большой взаимной симпатией.

Гений леди Кьюнард освещал небольшой круглый обеденный стол, выкрашенный в зеленый цвет. Она пробуждала дремлющие в каждом из гостей лучшие качества и мастерски умела предоставить каждому тему для разговора – ту, где ему было что сказать, но при этом незамедлительно ее меняла, как только рассказ гостя начинал всем наскучивать. Речь же самой леди Кьюнард превращалась в блестящее представление с шутками или настоящую драму. Она великолепно умела выбрать для нее подходящий момент. Ее хриплый голосок отличался удивительными модуляциями, жесты были красноречивыми, смех – заразительным, а доверительная манера – искренней, так что каждый знал: он оказался в необыкновенной компании.

У леди Кьюнард было много врагов. Некоторых людей она не сумела должным образом оценить. Возможно, она не смогла бы занять важное место в более строгом и церемонном обществе эдвардианцев, но ей удалось привнести свет и оригинальность хотя бы в традиционное общество конца георгианского периода. Рассказывают, что когда герцогиня Йоркская стала королевой Англии, она вздохнула, сказав: «Боюсь, и теперь нам не попасть в круг общения леди Кьюнард. Видите ли, она очень часто повторяла, что мы с Берти не модные».

С приходом Второй мировой войны мир Эмеральд Кьюнард рухнул. Дом на Гросвенор-сквер опустел, лакеев призвали в армию, картины Мари Лорансен распродали. После неудачной поездки в Америку Эмеральд, которой там ужасно не понравилось и которую там не принял никто, кроме нескольких преданных и верных друзей, вернулась в Лондон и сняла две комнаты в отеле «Дорчестер». Привычного для нее общества больше не существовало; поговаривали о ее шатком финансовом положении, а она сама признавалась друзьям, как трудно ей экономить. И даже в таких стесненных обстоятельствах леди Кьюнард, как это ни парадоксально, удавалось пребывать в расцвете сил. Никогда раньше не выглядела она настолько цельной личностью; никогда раньше не казалась своим друзьям настолько мудрой, доброй и понимающей. И хотя, живя в большом отеле, леди Кьюнард была далека от суровых правил карточной системы и от очередей, она, словно барометр, тонко чувствовала все изменения, происходящие за стенами ее башни из слоновой кости. Со временем она достигла такого уровня, что стала называть некоторых людей намного моложе себя «устаревшими», потому что их мнение о мире не отвечало новому положению вещей.

Как бы ни менялся мир, жизнь леди Кьюнард всегда освещалась ее интересом к людям. Она была настоящим коллекционером характеров; но в отличие от других светских львиц, желавших напустить знакомым побольше пыли в глаза, она коллекционировала их из чувства глубокой симпатии. Она отыскивала людей с разными достоинствами – какого-нибудь неизвестного художника, подающего надежды политика. Леди Кьюнард как никто умела находить талантливых людей, например, посмотрев пьесу в маленьком подвальном помещении какого-нибудь общества поддержки искусств в пригороде Лондона, она отыскивала ее автора и помогала ему. Эмеральд Кьюнард некогда было стариться.

Гостиная леди Кьюнард в «Дорчестере» казалась оазисом цивилизации среди дикости и разрухи войны. Зайдя в лифт, ты поднимался из унылого мира на седьмой этаж. Там, в номере 707, тебя завораживал вид выстроенных в ряд вишневых стульев, мебели в стиле буль, столов, украшенных фигурками из золоченой бронзы. Среди предметов искусства, причем самых изысканных, сидела Эмеральд, словно чудесная канарейка, разговаривая на какую-нибудь неожиданную тему с потрясающей живостью, возвращая окружающих к жизни оригинальностью и дерзостью мыслей.

Бывало, посреди ночи меня будил телефон. Не считаясь с тем, что другие люди в это время обычно спят, Эмеральд воодушевленно о чем-нибудь мне рассказывала в трубку. Полежав немного в темноте и посмеявшись над ее звонком, я зажигал свет, чтобы записать какую-нибудь волшебную и вдохновляющую мысль, но на следующее утро без ее голоса и вне контекста записанные карандашом цитаты казались безжизненными. И все же какую-то частичку Эмеральд можно разглядеть в следующих выбранных наугад заметках из дневников.

Уверенным «сценическим» тоном леди Кьюнард пересказывала детали последнего светского скандала: «Разумеется, мы с ней незнакомы, но ее знает мой врач. Врачи знают всех. Многие говорят, в ней ничего особенного, но мне лично об этом ничего не известно. Сейчас другие вкусы. И вот, говорят, недопустимо повел себя герцог, ведь этот самый герцог совершил ужаснейшую ошибку – влюбился. В общем-то, он ничего не мог с собой поделать, бедняга герцог, но мне кажется, что уж жене-то говорить об этом не стоило. А он сказал, и для нее это стало таким огромным ударом, что она не вынесла его и умерла. Людям это, конечно, не понравилось. Так что на беднягу герцога все набросились с критикой».

Если бы не приятность леди Кьюнард, ее рассуждения могли бы показаться бессердечными. При этом часто ее слова вызывали взрыв хохота, когда, например, она заявляла гостям за ужином: «От маленьких детей одни только проблемы! Дети ужасны!», или «Не могут же мужья любить жен. Нет, этому не бывать!», или «Мальчикам не следует жениться на девочках!».

Эмеральд была изумительной женщиной, но часто довольно резко отрезвляла собеседника. Как-то сэр Томас Бичем особенно разошелся. «Виолончель, – с жаром говорил он, – невозможно слушать саму по себе дольше минуты, иначе захочется убить того, кто на ней играет, а через десять минут, уж поверьте, вы его непременно убьете». Леди Кьюнард спросила: «Ну и что с того?»

Когда рассказ Эмеральд прерывал телефонный звонок, она снимала трубку и нетерпеливо говорила: «Да? Кто говорит? Меня это не особо интересует». Иногда она напоминала персонаж из пьесы Оскара Уайльда: «Вы же не собираетесь оскорбить меня, предложив шампанское? Я хочу воды. Воду так трудно достать. Вода в Лондоне в таком дефиците». Леди Кьюнард могла с восторгом отозваться о незнакомке: «Чудесные волосы, вы не находите? Какой красивый цвет! Чтобы такой получить, нужно их лишь немного подкрасить». Рассматривая картины в маленькой галерее рядом с Бонд-стрит, Эмеральд с ужасом в голосе сказала продавцу: «Нет, не надо мне показывать голландцев! Я терпеть не могу все голландское!»