Читать книгу "Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук"

Возле маленькой распахнутой двери остался сидеть на земле растерзанный, убитый горем старик-отец. Его чалма упала, пока он спешил за нукерами, и непокрытая, стриженая седая голова казалась особенно голой и несчастной. В судорожно сжатой руке он держал прозрачный желтый платок дочери. Время от времени Тогай, словно не совсем понимая происходящее, подносил этот платок к глазам.

Глядя на него, женщины ахали, вытирая глаза краями головных платков. Мужчины сочувственно качали головами. С разбитой головой, закрыв глаза, лежал Бенедикт. Причитала и нелепо суетилась Рано-опа. Она то бросалась к дому, чтобы отнести корзину и, взяв воды, обмыть рану Бенедикту, то, забыв, что хотела, опять возвращалась к двери соседа. Оттуда она вновь бросалась к дому. И все никак не могла выпустить из нервных рук опостылевшую корзину.

В таком виде всех их и застали вернувшиеся Садруддин-ока и Карим. Услышав, что девушку увезли, Карим пришел в ярость. Его красивые глаза стали совершенно черными от бешенства, и он бросился в погоню. Но на его пути встал отец.

– Отойдите, отец, – задыхаясь от гнева, проговорил юноша, – я люблю и уважаю вас, но вы не сможете меня остановить.

– Я не останавливаю. Но куда ты бежишь? Разве ты знаешь путь? Зачем ловить ветер? – Садруддин-ока понизил голос: – Не надо всем знать твои планы. Войди в дом. Жди до вечера. Я узнаю, куда ее увезли. Обещай, что ты дождешься меня.

Не отвечая, несчастный юноша стоял, сжимая и разжимая в бессильной ярости кулаки. Но уважение к отцу, к его уму и рассудительности наконец перевесило.

Карим вбежал в калитку, бросился на айван, уткнулся лицом в потертую курпачу[54]и замер. Садруддин-ока помог Тогаю встать.

– Кто может спорить с судьбой? Значит, не суждено нам быть родственниками, – печально сказал он отцу девушки, но так, чтобы слышали все соседи, и, проводив Тогая, тихо закрыл за ним калитку.

Войдя в свой двор и прислонившись спиной к закрытой двери, мужчина смотрел, как жена перевязывает слугу, как, не шевелясь, лежит на айване сын.

– Не выпускайте его из дома до моего прихода, – прошептал Садруддин заплаканной жене и Бенедикту, – огонь любви лишает влюбленных разума и толкает их совершать ошибки.

Тихо приоткрыв калитку и увидев в образовавшуюся щель, что соседи разошлись и в тупике никого нет, мужчина быстро вышел из дома.

Вернулся Садруддин-ока вечером. Во дворе дома стояла траурная тишина. Рано-опа сидела на своей низенькой скамеечке и тихо раскачивалась, время от времени бросая жалеющие взгляды на сына. Бенедикт с головой, обвязанной тряпкой, поджав ноги, сидел на краю айвана, возле продолжающего лежать ничком Карима, и что-то шептал. Подойдя к айвану, Садруддин-ока тихо произнес:

– Пойдем в дом, сынок.

Карим не шевельнулся.

– Я знаю, где девушка.

Он не успел договорить, как юноша вскочил и быстро спросил:

– Где?

Его черные глаза горели, он весь дрожал от нетерпения. Садруддин-ока опасливо оглянулся и приложил палец к губам:

– Тихо. И у дувалов могут быть уши. Пройдемте в дом.

Плотно прикрыв дверь, Садруддин-ока устало опустился на ковер возле низенького стола.

– Алтынгуль отвезли в загородный дворец Махмуд-хана.

– Разве Махмуд-хан вернулся из своего похода? – встряла Рано-опа.

– Его возвращение ожидают через три дня. Не знаю точно, но думаю, что кто-то из его нукеров решил сделать ему подарок к приезду. Или расплатиться ею за долг.

– Это моя невеста. И я не уступлю ее. Я выкраду ее, – затрясся от бешенства Карим.

– Сынок, Каримджон, забудь об Алтынгуль, – сказала Рано-опа, – на свете много красивых девушек. Я сосватаю тебе… – Она не договорила, натолкнувшись на неожиданно жесткий взгляд сына.

– Я люблю эту девушку, и она любит меня. Она моя.

– Нет слов. Она чудесная девушка, но кто может спорить с ханами? Твое упрямство принесет тебе лишь гибель.

– Зачем мне жизнь, если нет любви. – И прекращая разговор, Карим встал, поклонился родителям: – Спасибо вам за все, но теперь у меня будет другая жизнь, и неизвестно, встретимся ли мы когда-нибудь.

– Остановись на минуту, – проговорил молчавший все это время отец.

Он встал, подошел к стене и откинул занавеску. За ней в стене была ниша, в которой хранились подушки и одеяла для сна. Сунув руку вглубь ниши, под подушки, Садруддин-ока достал старый кожаный кошелек и, подойдя к Кариму, протянул кошелек ему:

– Возьми, сынок. Здесь деньги, которые я собирал тебе на свадьбу. Хотел, чтоб все было как у людей. Калым, жирные бараны для плова, подарки невесте. – Он помолчал. – Я не настолько стар, чтобы не помнить, что такое любовь. (При этих словах Рано-опа опустила голову.) Здесь хватит денег на двух лошадей. Выкради Алтынгуль и увези ее в степь, к моему брату. Он поможет.

Там, где кончались кривые и глухие улицы городской бедноты, застроенные жалкими хижинами, за городской стеной, вдали от шума и посторонних глаз, стоял загородный дворец Махмуд-хана. Его окружали глухие наружные стены. Ниша входа была пышно украшена кирпичами с голубой глазурью, высокие деревянные ворота покрыты искусной резьбой.

Ближе к полудню возле ворот остановилась толстая женщина с большой корзиной в руках. Одета она была в широкое длинное яркое платье. Сильно набеленное лицо ее было скрыто под платками. Открытыми остались лишь странно светлые глаза и густо насурьмленные брови.

Узнать в этой женщине Бенедикта было невозможно. Но это был именно он. С трудом сдерживая нервную дрожь, Бенедикт постучал в ворота. На стук вышел воин и, настороженно выжидая, посмотрел на женщину.

Увидев воина в кольчуге, шлеме, с копьем в руках и саблей у пояса, Бенедикт помертвел. Он уже явственно чувствовал холод острой сабли на своей шее и в смятении не мог говорить.

– Чего тебе, женщина? Зачем ты потревожила покой ханского дворца? – сурово спросил охранник.

Бенедикт с трудом проглотил комок в пересохшем горле.

– Меня прислал купец Фатхулла. Я принесла сладости женщинам хана.

– Что-то я не слышал о таком купце.

– О, мой хозяин молод. И недавно открыл лавку в торговых рядах. Позволь мне пройти и угостить красавиц. Я уверена, они будут довольны. – И Бенедикт быстро вложил в руку охранника золотой дирхем.

Охранник чуть хмыкнул, оценив стоимость монеты, которая сразу и незаметно исчезла.

– А ты, наверное, тоже любишь сладости. Ишь как тебя разнесло, – пришел в благодушное настроение охранник и, показывая свое расположение, ущипнул Бенедикта за бедро.

Бенедикт едва не упал. С трудом удержав на лице улыбку, он произнес: