Читать книгу "В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок"

А Бланш Парри, несмотря на тяжелую болезнь, не покидала королевской службы и оставалась в центре двора. Возможно, в ознаменование выздоровления королева 9 апреля 1579 г. подарила Бланш «двух старых соболей, взятых из мантии, и двух таких же соболей, взятых из ночного платья из клетчатого бархата».[741]Драгоценные шкурки привезли в Англию из России представители Московской компании. Подарок был довольно необычным; в законе о предметах роскоши особо оговаривалось, что соболя предназначаются только для высшей знати. Таким образом, Елизавета сделала Бланш поистине королевский подарок.

Примерно в то же время Джон Ди, вернувшийся из своей поездки в Европу, попросил Бланш стать крестной матерью его сына Артура, а когда у него родилась дочь, он попросил о том же Мэри Скадамор. Ди явно понимал всю выгоду дружбы с самыми доверенными приближенными Елизаветы и надеялся с их помощью построить карьеру.[742]

Глава 30

Приворотные зелья

1578 г., особенно переезды двора по востоку Англии и пребывание в Норидже, знаменуется возобновлением брачных переговоров. Снова забрезжила надежда, что Елизавета выйдет за Франсуа, бывшего герцога Алансонского. После того как на трон взошел его брат, он стал герцогом Анжуйским. С помощью брака хотели отвратить его от захвата власти в Нидерландах, так как герцог собирался начать переговоры с Генеральными штатами.[743]Двор перемещался из Норфолка в Суффолк, а советники Елизаветы обсуждали достоинства и недостатки партии. Удастся ли уговорить Анжу не вводить войска в Нидерланды? Искренен ли он в своем намерении возобновить сватовство или просто ищет помощи Англии, чтобы собрать новую армию и закрепиться в Нидерландах для продолжения борьбы с Испанией? Нужно ли королеве выходить за него? Сэр Фрэнсис Уолсингем оставался ярым противником этого брака, он считал, что Анжу обманывает королеву.[744]

Граф Суссекс писал о выгодах, которые могут «умножиться благодаря этому браку», и о бедах, которые воспоследуют, «если она вовсе не выйдет замуж».[745]Хотя Анжу уже исполнилось двадцать три года, а Елизавете – сорок пять, они по-прежнему считались странной парой. Елизавета всегда испытывала неловкость из-за разницы в возрасте, она считала себя старухой по сравнению с «безбородым юнцом». Ее сдержанность передалась матери и брату Анжу, Екатерине Медичи и Генриху III. После того как Анжу стал наследником престола, они считали, что герцогу не следует думать о браке с женщиной за сорок, которая вряд ли родит ему сына. Вопросы возраста и плодовитости Елизаветы занимали центральное место на переговорах: французам требовалось продолжение рода. Елизавета пыталась умерить их страхи, пообещав аннулировать брак в том случае, если она окажется бесплодной.

Хотя советники много лет упрашивали Елизавету выйти замуж, многие из них начали сомневаться, не слишком ли она стара, чтобы думать о семье и детях. Уолсингем считал «слишком большой опасность, которой подвергаются женщины в возрасте ее величества при вынашивании детей». Если Елизавета забеременеет, она рискует умереть при родах, а если ей не удастся зачать ребенка, муж, возможно, «попробует избавиться от нее, изменив ей» в надежде родить детей от другой жены.[746]Стремление произвести на свет наследника теперь следовало соизмерять с риском того, что Елизавета может умереть в процессе.[747]

Сесил, как всегда методичный и рассудительный, взвешивал за и против брака. В попытке узнать правду о здоровье и плодовитости Елизаветы он допрашивал ее врачей, ее прачку, а также камер-фрейлин о состоянии здоровья королевы, ее менструальном цикле и возможности зачатия. Результаты опросов он занес в памятную записку, в заключительной части которой писал: «Учитывая ее телосложение и стать, нормальной ширины таз, отсутствие болезней и природную расположенность к зачатию, более того, согласно мнению врачей, наблюдающих ее, а также женщин, близких к ее величеству, можно прийти к выводу, что она способна иметь детей даже в таком возрасте. Так что, если принять во внимание все стороны, за исключением возраста, мы заключаем, что ее величество весьма способна к деторождению… по дальнейшем размышлении следует подчеркнуть, что, воздерживаясь от брака, организм ее величества будет все более подвержен таким недомоганиям и болезням, которые все врачи обычно связывают с женским безбрачием, что особенно выражено у женщин, которые естественно расположены к зачатию и рождению детей».[748]

Хотя Сесил признавал, что было бы лучше, если бы сорокачетырехлетняя королева вышла замуж в более молодом возрасте, он считал, что у нее осталось в запасе еще пять или шесть лет, в течение которых она вполне способна произвести на свет наследника. Он приводил в пример герцогиню Савойскую, «женщину болезненного и меланхоличного склада, во всех отношениях далеко уступающую ее величеству», которая родила сына, будучи старше Елизаветы. Согласно медицинским воззрениям тех лет, Сесил считал, что все недомогания Елизаветы вызваны «безбрачием», иными словами, отсутствием половой жизни. Тем же Сесил объяснял даже ее боли в области лица. Брак, считал он, улучшит общее состояние здоровья королевы. Однако Сесил считал, что более серьезная проблема заключается в «несклонности народа к тому, чтобы им управлял иноземный принц, и особенно французской крови».[749]

Роберт Дадли настойчиво выступал против брака, он тоже полагал, что попытки произвести на свет наследника слишком рискованны для здоровья Елизаветы. В красноречивом послании к Уолсингему он признавался: «…чем больше я люблю ее, тем больше боюсь грозящих ей опасностей. Всемилостивый Боже, помоги всем».[750]В то же время он скрывал от королевы, что женился на Леттис Ноллис, и боялся, что его обман раскроется после приезда иностранного жениха.

В августе Анжу прислал в Англию двух посланников, «м[сье] де Баквиля и м[сье] де Кисси», чтобы возобновить переговоры о браке. Посланники должны были убедить Елизавету в том, что герцог «всей душой предан ее величеству» и в Нидерландах будет следовать ее указаниям. Анжу уверял, что не собирается захватывать Фландрию, он лишь хочет помочь народу Нидерландов обрести «свободу от испанской тирании силой оружия».[751]Кроме того, герцог пылко сообщал Елизавете, что его чувства к ней «не имеют ничего общего с жадностью или тщеславием», но порождены ее красотой и добродетелью. Впрочем, в одном более позднем письме Екатерина Медичи утверждала, что ее сын «был несколько смущен, когда, будучи молодым человеком, преданным удовольствиям, он вспоминал преклонный возраст и вызывающую отвращение внешность королевы, ведь она, вдобавок к другим недугам, чахоточного склада [намек на резкую потерю веса]… но желание править придет в согласие с желанием плоти, и мы посмотрим, которая из этих двух страстей возымеет большую силу».[752]