Читать книгу "Страсти по Максиму. Горький. Девять дней после смерти - Павел Басинский"

Ответ мы найдем в пьесе «Достигаев и другие», написанной в 1932 году как своеобразное продолжение «Булычова». «Достигаев», – пожалуй, самая слабая вещь Горького, созданная по очевидному заказу Кремля. Это произведение о том, как неустрашимый гэпэушник Лаптев арестовывает осиное гнездо «вредителей», возникшее в доме Булычова после его смерти. Через дом своего крестного Лаптев в этот раз не проходит. Он входит в него как один из хозяев новой жизни, которым, увы, решил творчески поклониться Горький. К чести Горького, это его единственное законченное художественное творение в данной области.

Наиболее мощной попыткой сломать Горького как художника и подчинить его себе стало недвусмысленное предложение Сталина написать о нем книгу или хотя бы очерк, вроде воспоминаний о Ленине. И Горький даже взялся за эту работу в конце 1931 года, стал изучать специально подготовленные для него материалы о вожде. Но дело ограничилось кратким описанием истории Грузии, на этом чернила Горького иссякли. На новые попытки приставленных к Горькому литературных и издательских чиновников уговорить писателя взяться за книгу о Сталине Горький делал «глухое ухо». Эту миссию выполнил французский писатель-коммунист Анри Барбюс, создавший о Сталине оглушительно бездарную книгу с очевидными подтасовками фактов. Оказывается, Сталин не только исправлял все ошибки Троцкого в Гражданской войне, но и Октябрьский переворот был его заслугой. В книге угодливо описывался аскетизм Сталина, жившего в маленькой квартире в Кремле, и не было ни слова о том, чего Анри Барбюс не мог не знать: какие раблезианские пиры закатывали для Сталина и его окружения на даче Горького в Горках.

Горький-художник дрогнул, но выстоял. Тем не менее эхо «Матери» проносится по всей его жизни. Нельзя, один раз заставив свое перо служить сектантским целям, затем до конца отмыть его. Вернее, это возможно через глубокое раскаяние, но Горький каяться не умел и не желал. Таков был тип его духовной личности.

На протяжении всей жизни Горький последовательно разочаровывался во «власовском» сюжете. Иного и быть не могло. Горький был подлинный художник. Он не мог не чувство вать в этом фальши, как Шаляпин не мог не услышать фальшивую ноту в своем голосе. «Мать» была первым опытом партийного заказа, который отчасти совпадал с мироощущением самого Горького. Он захотел или заставил себя уверовать в РСДРП и в большевиков как в апостолов новой веры и созидателей новой церкви. Эта новая церковь должна была проповедовать не смирение перед жизнью, но активное вторжение в нее. И всё это для конечной победы «коллективного разума».

В повести «Исповедь», написанной после «Матери», Горький показывает, на какие чудеса способен коллектив. Незримая энергия, исходящая из толпы богомольцев, излечивает обезноженную девушку. В свое время, странствуя по Руси, Пешков мог наблюдать подобные случаи в действительности. Хотя бы в Рыжовском монастыре, где он встретился с Иоанном Кронштадтским. Но если толпа способна на такие чудеса, то какие волшебства может творить организованное и сознающее свою мощь человечество! Вот новая вера Горького периода его «богостроительства», зачатки которого мы найдем в ранней пьесе «На дне», где Сатин обожествляет «коллективного» Человека. Однако насколько искренен был Горький в собственной вере? Как художник, он чувствовал, что «Мать» не удалась, а в «Исповеди» самое слабое место – описание рабочей слободки, где обитают рабочие-«богостроители». Горький уже знал, что найти Бога нельзя. Но можно ли Его «построить»? Скорее всего, внутренне он сомневался в этом, как сомневался во всем в этом мире. И тогда он решился на трюк с иллюзией. Это была роковая ошибка на его духовном пути!

Господа! Если к правде святой Мир дороги найти не сумеет,

Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой!

Эти стихи Бомарше в переводе В. С. Курочкина, шатаясь и держась руками за косяки, декламирует пьяный Актер в «На дне» перед тем, как повеситься. По сути, это и стало самоубийственной религией Горького, а первым сигналом была повесть «Мать». Изображая революционеров святыми, Горький очевидно лукавил и знал об этом. Но может быть… как-нибудь… и выйдет так, что рабочие, прочитав евангелие от Максима, в самом деле станут новыми святыми и подвижниками? Ведь говорят же, что вера чудеса творит… После Октябрьской революции эти «святые» по приказу Зиновьева придут в его собственный дом с обыском. И если бы не «дружище» Ленин, они, может быть, и «шлепнули» бы его. Вот и вся иллюзия.

Разумеется, «Мать» шире внешнего заказа, который выполнял Горький. Есть в ней художественно сильные места, связанные с непростым образом Пелагеи Ниловны. В описании рабочей слободки внимательный читатель обнаружит не только «свинцовые мерзости», но и то, что поведение рабочих-революционеров не одобряют наиболее пожилые и квалифицированные рабочие фабрики. Что вся революционность Павла Власова не имела бы смысла, если бы на фабрике была возможность создания профсоюза…

Вообще, с точки зрения правды жизни «Мать» – емкое и интересное произведение. Но в судьбе Горького «Мать» сыграла роковую роль, явив собой первый образец партийной художественной литературы. Будущих разрушителей России она изображала святыми, на долгие годы канонизировав их. Это было духовное поражение Горького, от которого он не смог оправиться до конца жизни. Наконец вспомним, что проповедовал новый «апостол» Павел и чему в течение десятилетий учили школьников.

Вот его знаменитая речь на суде.

«– Мы – социалисты. Это значит, что мы враги частной собственности, которая разъединяет людей…»

Допустим, это позиция социального идеалиста? Но дальше Павел говорит: «…мы хотим теперь иметь столько свободы, чтобы она дала нам возможность со временем завоевать всю власть».

Какой же это идеализм? Это слова политика.

Вспомним начало речи Павла:

«– Человек партии, я признаю только суд моей партии…»

Нет другого суда: ни юридического, ни человеческого, ни божеского – кроме суда своей секты.

«Мы стоим против общества, интересы которого вам приказано защищать, как непримиримые враги его и ваши, и примирение между нами невозможно до поры, пока мы не победим».

И за все это Павел получил высылку на поселение, откуда в любой момент мог убежать.

Наброски Горького к неосуществленной повести «Сын», рассказы «Романтик» и «Мордовка», написанные в 1910 году, оставляют впечатление безнадежного поражения «власовского» сюжета. Во всех этих вещах фигурируют молодые рабочие-революционеры (в «Мордовке» даже имя героя – Павел), но акцент смещен в область неразделенной и неудавшейся любви. «Пролетарского писателя» из Горького не получилось. То, что впоследствии его назвали «великим пролетарским писателем», было подменой, но подменой, которую он подготовил сам. Вакантное место истинно пролетарского писателя мог занять только один человек – Андрей Платонов, который называл рабочий класс своей духовной родиной. Но именно егото Сталин решительно вычеркнул из списка советских писателей. В творчестве Горького рабочая тема занимает мало места. Она не породила ничего выдающегося в художественном отношении. Гораздо ярче в творчестве Горького звучит тема, с одной стороны, босячества, а с другой – купечества. Такова была парадоксальная природа горьковского таланта.