Читать книгу "Аметистовый венец - Мэгги Дэвис"

Болезненные воспоминания исказили его красивое лицо. Он отбросил мешок, поднял попону и расстелил ее на сене.

– Это было еще до того, как великий Абеляр наградил ее ребенком и, переодетой в монашку, отослал из Парижа в Бретань, где она могла бы родить без особой огласки. Еще до того, как он заставил ее оставить ребенка и вернуться вместе с ним в Париж. Еще до того, как магистр Абеляр согласился жениться на ней, хотя бы и тайно. Это было еще до того, как бог Абеляр принес монашескую одежду и убедил ее облачиться в нее. А затем уговорил меня отвести ее в Аржантей. – Его голос зазвучал надтреснуто. – Иисусе, сколько раз я спрашивал себя: каким опасным дураком, идиотом может оказаться человек вроде меня.

Слова извергались из него бесконечным потоком – потоком боли и ненависти. Этот длинный, необыкновенно тяжелый день сломал какой-то барьер в его душе. Констанс не могла не видеть, не слышать, какой нестерпимой мукой он одержим. И просто не представляла себе, чем может ему помочь.

Она смотрела на него с состраданием. Его нагое тело было все напряжено, пальцы стиснуты в кулаки.

– И, пожалуй, самым большим безумием было то, что, по замыслу Пьера Абеляра, их венчание должно было быть тайным. Господь знает, что Фулберт был глубоко удручен этим его замыслом; не дай обещания, он был бы рад раззвонить об этом всему Парижу. Но я и то знал, почему Пьер настаивал на необходимости соблюдения тайны. Он просто не хотел, чтобы Нотр-Дам, чтобы весь Париж знали, что он, который проповедовал превосходство интеллекта над всем в мире, пал рабом обычных человеческих страстей. Рабом любви. Влюбился, как простой смертный, в милую, прелестную женщину. Он хотел по-прежнему оставаться незапятнанным проповедником церкви, излучать бессмертный свет разума. А имея жену и хнычущего младенца, он уже не мог претендовать на это.

Посмотрев на нее, он вдруг сказал:

– Ты слышала о его работе «Sic et non»?[8]– Она покачала головой, и он добавил: – Это была и есть величайшая его работа. Изучив Библию, Пьер изложил все имеющиеся в этой святой книге противоречия. С какой целью, ты спросишь? Чтобы мы воспринимали бога не только умом, но и сердцем, полностью сознавая все ошибочное и непостижимое в его учении.

Сенред сел возле нее.

– Почему у тебя такой кислый вид, Констанс? Неужели философия нагоняет на тебя тоску?

Она сказала сдавленным голосом:

– Я не слишком хорошо образованна. Никогда не изучала латынь.

– Я знаю. – Он помолчал немного, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Почему я рассказываю тебе обо всем этом? На все эти размышления меня навела монашеская одежда. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом, не вызывая на свет демонов, обитающих в моей душе…

Констанс закусила губу:

– Я слышала почти всю эту трагическую историю. Можешь мне ничего не рассказывать. Моя тетя, приоресса…

Не слушая ее, Сенред продолжал:

– Я умолял ее уехать со мной. Обещал, что не погублю ни ее, ни ребенка, как это сделал бы Абеляр, останься она с ним. Я сказал, что люблю ее, обожаю ее, мечтаю прожить с ней остаток своих дней, оберегая ее от всех возможных напастей. Но она только обозлилась на меня. Ее богом был Абеляр. А он, да провалиться ему в преисподнюю, считал себя пупом мироздания. Даже когда они пришли оскопить его, он не мог отрешиться от своего непомерного честолюбия.

Констанс накрыла ладонью его руку. В другом углу чердака Тьерри и Лвид совсем притихли, видимо, прислушивались к их разговору.

– Успокойся. Все это прошлое, безвозвратное прошлое.

– Прошлое? – Он взглянул на нее пылающим взглядом. – Но ведь именно это по-прежнему отделяет его от нее. Он любит ее, великий Пьер, да, любит, но обращается с ней как с полнейшим ничтожеством.

Констанс с тревогой вгляделась в его лицо. Прежняя мрачная угрюмость исчезла с него. Но теперь перед ней был настоящий безумец с дикими глазами.

– Абеляр читал Овидия, чтобы соблазнить ее, – хрипло произнес он. – И когда Фулберт привел хирурга, чтобы, как он считал, справедливо наказать Пьера за отречение от жены, тот наверняка вспомнил о своем великом божестве Ориджене, готовом пожертвовать грешной плотью ради святой чистоты мысли. И Пьер Абеляр понял, что может еще быть знаменитым.

Констанс усадила его рядом с собой.

– Со всем этим покончено, – шепнула она. – Ты только понапрасну себя мучаешь.

– Ты не понимаешь. – Он никак не мог прийти в себя. – Ориджен был известным церковным ученым четвертого столетия. Он оскопил себя, чтобы никакие мысли о женщинах не отвлекали его от проповедей.

Она не смогла скрыть изумления.

– Я хорошо понимаю ход мыслей Абеляра, – яростно сказал он. – Он рассчитывал избавиться от Элоизы и от унизительных для него плотских соблазнов. Он был достаточно силен, чтобы справиться с Тибо, хирургом и Фулбертом, но предпочел этого не делать.

Сенред весь дрожал. Констанс обняла его за плечи и привлекла к себе. Он повиновался, как человек, погруженный в кошмарный сон.

– Он губит все вокруг себя, – приглушенным голосом проговорил Сенред. – Очень скоро он понял, что, допустив оскопление, совершил величайшую ошибку. Пьер Абеляр возродился не как великий проповедник церкви, новый Ориджен, но как кастрат, изувеченный и опозоренный.

– Сенред…

– Но, как всегда, Пьеру везло. Весь Париж в жалости и гневе восстал на его защиту, сделав его своим героем. По крайней мере, на какое-то время. Однако многие, как и я, ненавидят его. И тогда наш раненый герой обратился против той, кто его любит, и заставил ее переносить те же страдания, что терпит он сам. Он принудил Элоизу уйти в монастырь.

Нагнувшись, он прижался лицом к ее рукам.

– О царь небесный, как я умолял ее, но она даже не хотела меня слушать. Я не мог удержать ее от погребения заживо. Она не хотела стать монахиней, хотела жить своей жизнью, со своим ребенком и мужем…

Сенред поднял голову, всматриваясь в царившую на чердаке полутьму.

– Я отправился в монастырь Сен-Дени, чтобы убить его, долго с кинжалом в руке ожидал у ворот, когда он появится, но так и не смог поднять на него руку. Я пощадил его ради нее.

Затем я уехал из Франции. Но перед этим я стоял в аржантейской часовне и наблюдал, как Элоиза, а вслед за ней и Абеляр принимают монашеский обет. Делалось это по его настоянию. Таким вот безжалостным обращением он и разбил сердце моей возлюбленной.

Стало уже совсем темно, и Констанс едва различала его лицо. Она вновь обняла его за плечи. Хотела приласкать, утешить, но не знала как. Он был прав: его поступками все еще руководили демоны. Одержимый своими дикими чувствами и жестокой иронией, он всячески старался отгородиться от мира. Она порывалась спросить его: «Ты все еще любишь ее?» – и про себя вновь и вновь добавляла: «Как я люблю тебя».