Читать книгу "Изгнанник - Лариса Петровичева"

– Страшно? – спросил Шани.

– Страшно, – призналась Софья. Шани усмехнулся и, протянув руку, погладил ее по плечу.

– Она не ведьма, – сказал он. – Худрун – дочь того самого зельевара Крета. Когда его сожгли, то она сбежала и несколько месяцев бродила по стране, скрывалась. Я нашел ее чисто случайно, а потом поселил здесь. Будешь смеяться, но она тут живет под полным патронатом инквизиции.

Софья действительно искренне рассмеялась – от облегчения. Мысль о том, что все страхи оказались напрасными, так развеселила ее, что казалось, будто кровь в жилах вскипает радостными пузырьками.

– А я-то подумала! – весело воскликнула Софья.

– Что она ест некружёных младенцев? – с улыбкой предположил Шани.

– И летает на шабаш!

– И пьет кровь из соседей?

– И коров у них выдаивает! Шани, что ж я глупая такая! – Отсмеявшись, Софья отерла глаза и налила себе еще чашку отвара. – Впрочем, чему же удивляться, все это рассказывают о ведьмах. Вы, должно быть, еще и не такое слышали.

Шани кивнул, отпив из своей чашки. В сарае было почти совсем темно: через окошко был виден теплый золотистый свет в домике Худрун, и Софья чувствовала такое уютное спокойствие, словно после долгих странствий вернулась домой, и теперь ей больше некуда спешить.

– По долгу службы я выслушиваю самые разные рассказы. Некоторыми можно пугать детей, а некоторыми взрослых, – проговорил Шани. – Хочешь, расскажу тебе о том, как злостная ведьма спасла девушку от бесчестья?

– Расскажите! – воскликнула Софья с восторгом ребенка, которому пообещали захватывающую сказку.

Шани покачал чайником и, убедившись, что отвара там еще достаточно, сказал:

– Сидела себе ведьма в разрытой могиле, срезала с покойника жир. Короче, занимался человек своими делами. А в это время лиходеи приволокли на кладбище похищенную дочь законоведа Карши, хотели надругаться над ней. Ведьма услышала возню и крики, и шевельнулось в ней что-то вроде желания сделать доброе дело. Она возьми да и крикни из могилы: «Эй, вы! Отдайте ее мне!» Лиходеи, натурально, кинулись бежать. Девица лишилась чувств. Ведьма вылезла из могилы и отвела несчастную к родителям.

– Это скорее забавная история, чем страшная, – сказала Софья, допивая очередную порцию отвара и на ощупь наливая еще. – А что потом случилось с ведьмой?

Шани усмехнулся. Можно подумать, тут были возможны варианты.

– Ее сожгли. Одно хорошее дело не перевесило сотни дурных. Впрочем, Заступник на суде наверняка его зачтет.

На какое-то мгновение Софье стало грустно. Кончики пальцев на руках и ногах почему-то начало покалывать, и в ступнях и ладонях ощущался странный сухой жар.

– Шани, а что вы тогда во дворе сказали про крыло? – спросила Софья. Сейчас вместо своего собеседника она видела только его силуэт – темный, темнее вечера.

– А, это стихи, – произнес Шани, и Софья услышала бульканье отвара, который наливался из чайника в чашку. Интересно, откуда у Худрун фарфор?

Тепло медленно поднималось от ладоней по рукам, а на живот будто грелку положили. Софья ощущала, как в душе что-то звенит.

– А вы их помните? – спросила Софья.

– Как там было-то, – промолвил Шани, припоминая, и через пару минут произнес:

В полях, порхая и кружась,

Как был я счастлив в блеске дня,

Пока любви прекрасный князь

Не кинул взора на меня.

Мне в кудри лилии он вплел,

Украсил розами чело,

В свои сады меня повел,

Где столько тайных нег цвело.

Восторг мой Феб воспламенил,

И, упоенный, стал я петь…

А он меж тем меня пленил,

Раскинув шелковую сеть.

Мой князь со мной играет зло.

Когда пою я перед ним,

Он расправляет мне крыло

И рабством тешится моим.

– Как красиво! – воскликнула Софья. Она очень любила стихи, и маленькая девичья библиотека поэзии в приюте Яравны была прочитана ею от корки до корки. – А кто это написал?

Она не видела лица Шани, но Софье вдруг показалось, что он мягко улыбнулся.

– Я.

– Не может быть! – рассмеялась Софья. – Неужели? Вы не похожи на поэта!

– А на кого я похож? – весело спросил Шани. – На злобного маниака, у которого единственная радость – это пытать и мучить женщин?

Это предположение рассмешило Софью до слез.

– Конечно, нет, – промолвила она, отсмеявшись. – Вы хороший. Но не поэт.

– И где же тогда автор этих стихов?

– Не знаю, – призналась Софья. – Должно быть, сидит где-нибудь в вашей канцелярии и пишет новые строчки. Или путешествует по южным землям. Или охотится на полярных медоедов.

Некоторое время они лежали на своих одеялах молча. Из домика ведьмы тянуло тонким лекарственным запахом: Худрун трудилась в поте лица. «Ух-хуу! Ух-хуу!» – прокричала какая-то птица, и Софья услышала мягкое хлопанье тяжелых крыльев. В окошко видны были звезды, щедрыми гроздьями рассыпанные по небу, а во дворе будто бы кто-то ходил.

– Вы спите? – тихонько спросила Софья. Казалось, прошла вечность, прежде чем Шани негромко ответил:

– Нет.

Жар во всем теле становился невыносимым, но Софья не хотела, чтобы он прекращался. Ей было одновременно и больно, и хорошо – она и не знала, что так бывает. Медленно проведя ладонью по шершавому одеялу, Софья ощутила, как кончается ткань, а потом пальцы тонут в сухом щекочущем сене. Будто бы по своей воле рука двинулась дальше, осторожно раздвигая шуршащие стебельки, пока не наткнулась на пальцы Шани и не сжала их.

– Это сон, – сказала Софья глухо. – Мы просто спим.

В окошко заглянула золотистая полная луна – самым краешком. Увидела, что происходит в сарайчике, и смущенно прикрылась тучкой.

Глава 13

Нет повести печальнее на свете

Лушу нравилось быть правителем.

Он слишком засиделся в принцах, все-таки тридцать восемь лет, это не шутки, и теперь с удовольствием подписывал указы и распоряжения своим именем, принимал верительные грамоты послов и командовал армейскими парадами. К сожалению, на любимые забавы, вроде охоты, времени почти не оставалось: он лишь теперь понял, насколько занят был его отец государственными делами. Практически все требовало его вмешательства, тщательного и вдумчивого рассмотрения, и Луш частенько возвращался в свои покои уже за полночь, когда ее величество давно спала сном младенца. Змеедушец побери, да ему теперь и напиться как следует было некогда!

Впрочем, если говорить откровенно, то оно того стоило. Глядя на свое отражение в зеркале, Луш видел не привычного себя – крепко сбитого неуклюжего мужика, которого разве что темной ночью и с закрытыми глазами можно было назвать красивым или привлекательным, а гордого венценосца: не тучного, а вальяжного, не разожравшегося, а солидного, не безобразного, а благообразного. На прежнего вечного принца-неудачника смотрел истинный государь. Скромное обаяние верховной власти его не подводило.