Читать книгу "Месть Анахиты - Явдат Ильясов"

— Говорят, Киликия, особенно горцы Амана, с нетерпением ждут нас. И в Иудее смута началась. А мы бездействуем. Тем временем Кассий наберет крупное войско, из Рима прибудут подкрепления. И сладить с ними будет трудней, чем теперь.

— Э, пусть! Доберемся и до Кассия. И барашки у армян хороши. Мы жарили их на вертелах и ели с чесночной приправой и разной острой травой. Но не на всяких углях мясо приобретает должный вкус и аромат. Дрова разжигают особые…

— Так нельзя, — тяжко вздохнул Сурхан.

— Нельзя держать у границы столько пленных фроменов! — резко сказал Хуруд. — Местные греки — непонятный народ. То они наши, то бегут с раскрытыми объятьями навстречу Риму. Могут тайно снабдить пленных оружием. И сотворится нелепость. Сейчас же отправь под охраной своих доблестных саков пленных подальше в глубь страны, в Маргиану. Пусть стерегут там наши рубежи. От любезных сердцу твоему узкоглазых хунну. Не сердись! Я понимаю: ты человек великий. Но не царь! И никогда им не будешь. Кстати, куда ты девал голову настоящего Красса?..

Сурхан вернулся в расположение небольших своих войск подавленный. Нет, не смогут они устоять перед громадой «неранимых» Хуруда. Ибо все изранены, измотаны, обессилены. Всего-то одна тысяча латников. Остальные не в счет.

Легкая конница. «Неранимые» перебьют их как джейранов…

Кто-то подслушал, пронюхал, донес. Должно быть, Силлак. Вошь! Тоже копошится среди людей. Дело худо. Он озадаченно взъерошил светлые кудри. Худо дело.

Сурхан позвал к себе Феризат. Пока его еще не схватили…

— Переоденешься мальчишкой-арабом. Чтобы платком закрывало лицо.

— Зачем? — удивилась Феризат. — Что еще за причуда?

Случалось, он одевал ее по-разному. Но то — ночью. Сейчас же утро.

— А ну живее! — рявкнул Сурхан.

Пестрый платок со жгутом на макушке и хламида до пят преобразили ее.

— Фарнук! — крикнул Сурхан. И показал на жену: — Знаешь этого мальчишку? Пройдись.

Феризат прошлась, вскинув плечи.

— Не имею чести, — пробормотал вконец озадаченный Фарнук.

— И хорошо. Значит, и другие не узнают. Это Феризат. Сядь и слушай внимательно. Как будто речь идет о твоей судьбе. Впрочем, так и есть. И ты слушай, Феризат.

Он заложил руки за спину, прошелся, низко свесив голову, по длинной комнате в коврах, с белыми решетками на окнах.

— Она беременна, Фарнук. — Сурхан вскинул голову. — У нее будет сын, я знаю! Род Сурханов не должен прекратиться. Ты увезешь ее в свое родовое кочевье, спрячешь среди женщин своих. Никто не должен знать, кто она и кто ее сын. Даже он сам до поры пусть не знает чей, а то может проболтаться по детскому неразумию. Скажешь, когда увидишь, что время настало. Передашь ему это. — Сурхан снял с шеи золотую цепочку с амулетом в виде обнаженной Анахиты, протянул соплеменнику. — Дашь ему свое имя, пусть он будет Счастливый. Свое имя, Фарнук! За мной, наверно, сейчас придут. И отпустили только затем, чтобы я приказал войску оставить столицу. Побоялись схватить при вас. Опасались, что вы взбунтуетесь. Чтоб не было лишнего шума. Поднимай войско, Фарнук, бери Феризат и пленных — и ступай с богом в Мехридаткерт и далее в Марг. Римские знамена и значки сдай в храм в Запертом городе. Там, в гареме… пусть Хуруд возьмет себе. Им тоже не ко двору такой бродячий господин, как я. Идите. Уцелею — догоню.

— Я никуда не поеду, — сказала мрачно Феризат. — Я до конца останусь с тобой.

— Со мной до конца тебе оставаться не нужно. Я не повивальная бабка. Ступай с легким сердцем! — Он прижал ее к груди. Будто прижал к ней будущего сына. — Тебе нужно жить. Чтобы дать ему жизнь. Долг! Разумеешь!

— Долг! — зашлась она в слезах. — Будь он проклят. Когда умираешь с голоду, никто о тебе не вспомнит. Не умер, по счастью, — и ты же кому-то чего-то должен. Не понимаю!

— Родишь — поймешь, Феризат. Поднимай войско, Фарнук.

— Я его подниму, — заскрипел зубами преданный Фарнук. — Но мы никуда не уйдем! Мы пойдем громить подлеца Хуруда…

— И погибнете все ни за что! В том числе и мой сын. Это глупо.

— А почему бы тебе не уехать вместе с нами! — разъярился Фарнук. — Беги из проклятого Ктесифона, из этого гнусного гнезда.

— Я не сделал ничего такого, из-за чего бы стоило бежать из родной страны. Моя совесть чиста. И я еще не все сказал Хуруду. Суд разберется.

— Какой суд, какой?! — крикнул Фарнук злобно и бессильно…

…Его казнили наутро.

На обширной площади внутри гигантского царского дворца, состоящего из многих строений, застыли в строю у стен и ворот драгоны — полки «неранимых», которые за всю эту войну вынимали кинжалы из ножен только затем, чтобы резать армянских барашков.

Бог весть, что они думают об этом деле.

Глашатай объявил, что Сурхан допустил на войне излишне самостоятельные действия, не ставя о них в известность царя и выступая на переговорах с Крассом не от имени Хуруда, а от своего, что свидетельствует о том, что он задумал свергнуть династию Аршакидов и, воспользовавшись своей «случайной победой», захватить их престол.

…Что он злостно осудил долгожданный мир между Парфией и Арменией, сказав, будто свадьба царевича с царевной отняла время, которое следовало употребить на преследование и разгром уцелевших римских войск.

…Что он с нечистой целью утаил голову Красса, законную добычу государя, подсунув вместо нее глупую башку какого-то рядового солдата, что является глумлением над царским достоинством.

Наверное, так и есть! Раз уж так говорят. Царю виднее. А то только и слышишь: «Сурхан, Сурхан». Надоело…

Сурхан, с руками, связанными за спиной, не спеша взошел на помост, где на плахе лежал наготове большой топор.

Он сегодня не был подавлен. Феризат уже далеко. Не был, конечно, и весел. А был он как-то странно рассеян, недоволен, будто его чепухой отвлекали от серьезных занятий.

— Ладно, — сказал он громко, с досадой. — Такова благодарность царей. Все равно я сделал свое. Но знай, Хуруд: Красс — не последний в мире Красс. Их много. Найдешь ли ты еще одного Сурхана? А вы, почтенные парфяне, запомните сами и передайте детям и внукам своим: не будет на земле покоя и тишины, пока существует Рим!

Хуруд, под балдахином, среди приближенных, криво усмехнулся.

Сурхан опустился на колени, положил рыжую голову на плаху:

— Руби, собачий сын! Погоди, попадешься ты мне на том свете…

Палач взмахнул топором. Голова отлетела, тяжело ударилась о помост, перевернулась несколько раз. И легла правой щекой, как, бывало, ложилась на одну подушку с головой Феризат.

Кровь широкой дугой залила помост.

Очень красной, яркой и чистой была эта кровь. Недаром при жизни носил он имя Сурхан, что значит «красный»…