Читать книгу "Зубы дракона - Александр Прозоров"

— Но ведь ты же жив!

— «Вопреки», а не «благодаря»…

— Ты не прав, Игорек. Я постоянно находился рядом…

— Хватит, Гриш, — покачал я головой. — Не уходи от ответа. Или ты говоришь мне всю правду, или я начну относиться к тебе как к редкостному ядовитому пауку — которого давить жалко, но обходить лучше стороной.

Гриша громко хмыкнул, помолчал, потом рывком сел, вылил остатки водки в стакан, залпом выпил:

— Это единственное, что мне нравится в вашем мире.

— В каком?

— В вашем, — подчеркнул Капелевич и замотал головой. — А все остальное — такая дрянь!

— Ты о чем?

— Знаешь, кто такие бабочки-однодневки?

— Конечно, знаю…

— Ни хрена ты не знаешь! Тебе не дано понять, на что способен чистый разум, не испоганенный извечной тягой к размножению, насилию, доминированию над себе подобными. Не скажу, чтобы у нас в истории совершенно обошлось без войн, — но ведь не постоянно же резать друг друга! Чистый разум — стремление к совершенству, всеобщей безопасности, сытости и здоровью. Пусть никогда не возникало никаких искусств — музыки там, живописи, поэзии, зато какая архитектура! Ты можешь представить себе единый город-небоскреб с естественной вентиляцией и освещением, и живыми стенами, заменяющими ваши скверики, но только выделяющими достаточно кислорода для воссоздания внутренней атмосферы и одновременно годные в пищу? Ну это, естественно, только на крайний случай. Или линейный транспорт и связь? Да у вас даже науки нет, способной двигаться в нужном направлении! Огромный мир, в котором совершенно не существует стариков и самоубийц, — слово «самоубийцы» в устах Гриши прозвучало как нечто брезгливо-неприличное. — И вот, нежданно-негаданно, в один из дней, ты просыпаешься, и вдруг обнаруживаешь, что мир полон красок, а душа — чувств и страстей. Ты мчишься в приозерные леса, ты вливаешься в общий хоровод, ты взмываешь к небесам, ты рушишься в бездну, ты сливаешься в экстазе, и наконец наступает таинство, которое одновременно и неведомое, и радостное. Берег укрывается зародышами тех, кто вскоре придет на смену, а нам, уходящим, остается только небо, огромное, бесконечное, чистое небо… Это великолепно, это несравнимо ни с чем. Вот только разум… Маленький подленький разум, который сохраняется в наших головах, и который шепчет, что скоро зайдет солнце, и мы все умрем. А я не хочу умирать, Игорек. Я хочу жить.

— То есть ты…

— Вот именно. — Капелевич опять схватился за бутылку, перевернул над стаканом, немного потряс, а потом разочарованно швырнул в угол. — Ты ведь знаешь: попав в чужой мир, можно находиться там бесконечно, но вернешься в тот же миг, из какого ушел. Если я вернусь домой, то умру часа через два. Плюс-минус десять минут.

— Ну, так сиди здесь, — пожал я плечами. — Тебя никто не гонит.

— В этом уродливом теле с перекошенными мозгами? — раздраженно хмыкнул он. — Ты никогда не замечал, что у человека два разума: один в башке, а другой болтается между ногами? И еще неизвестно, какой главнее.

— Ты так говоришь потому, — тоном превосходства произнес я, — что еще не встретил настоящую любовь.

— Вот только не надо этих ваших баек, — сморщился Капелевич, — про большое и чистое чувство, которое злодеев делает ангелами, ангелов — людьми, людей — бесами, а всех умирающих — здоровыми. Вот это вот ваше, — он похлопал в ладоши, — это не любовь. Любовь бывает только один раз, и за нее платят жизнью, потому, что после нее жизнь бессмысленна. Тебе этого никогда не дано узнать, так что тихо радуйся тому, что имеешь. Только не хвались. Пройди ты через то, что испытал я — твоя Иришка осталась бы соломенной вдовой.

— Однако ты жив, — не без подколки напомнил я ему.

— Ну и что? Главное, я это испытал, я знаю, как оно должно быть, и не хочу суррогатов — он встал, сходил к выброшенной бутылке, задрал ее над раскрытым ртом, старательно потряс, но в ответ получил не больше трех капель. — Черт! Игорь, я хочу крыльев и неба! А ты предлагаешь ползать, как червяку, и радоваться дыркам в чужих задницах! Даже размножаться прилично не умеете, язви ваши души. Давай, я еще за водкой сбегаю?

— Подожди, — вскинул я руки. — Так ты пробирался в мой мир, чтобы полетать, стать мухой?

— Навозной, — Капелевич швырнул несчастную бутылку в другой угол, но на этот раз она звонко разбилась и осыпалась сверкающими осколками. — Для меня жить навозной мухой все равно, что для тебя — постельным клопом. Хочешь стать постельным клопом? Вот то-то и оно. Дело в том, что дома я вот-вот «помахаю крылышком», здесь я — двуногий уродец, а во всех остальных мирах — муха! Большая навозная муха! Вот так.

— Значит, ты…

— Все, чего я хочу, это найти мир, в котором вместо этого, — он похлопал себя по ширинке, — у меня будут крылья. Нормальные крылья. И все. В моих мирах этого нет, вот и приходится по чужим лазить. Ты уж извини. Айда до ларька? Угощаю.

— Да ладно уж, — сделал я широкий жест. — Проставлюсь. А-то ведь ты со мной так старался, а получил очередной «облом».

— Зачем так печально, история еще не закончилась.

— В каком смысле? — от его намека по загривку поползли холодные мурашки. Как-то подустал я от разнообразных приключений.

— А скажи-ка, Игорек, — ехидно прищурился Капелевич, — сколько у тебя жен?

— Одна.

— Ой ли?

— Одна, — упрямо повторил я, поскольку сам уже не раз задумывался над этим вопросом и, кажется, нашел ответ: — Ирена. У нее и в том мире, и в этом похожая биография, у нее и тут, и там одинаковое тело — все родинки и шрамы на своих местах. Это один и тот же человек, просто существующий одновременно и тут, и там, точно так же, как и мы с тобой.

— Но ты недоговариваешь, — вкрадчивым шепотом произнес Гриша, — что она здесь не знает или не помнит того, что происходит там. Мы же с тобой не забываем, сидя в гараже, про Малха или Колодец?

— Ну и что?

— Поверь моему опыту, Игорек, такое может происходить только в одном-единственном случае — если эти миры не ее, если они для нее второстепенны. А значит, где-то поблизости, совсем рядом, находится еще один ее мир. Главный. Но вот только главный он не для нас. Интересно, как ты отреагируешь, если узнаешь, что в ее мире ты тоже всего лишь какой-нибудь таракан?