Читать книгу "Сердце меча - Ольга Чигиринская"

Дик знал, что ходы, которыми пронизана его хрустальная пещера, ведут в самых разных направлениях, и если он хочет попасть туда, куда нужно, то он должен ориентироваться по тому, что находится за пределами пещеры: по мерцающим разноцветным огням, проглядывающим сквозь хрустальные стены. Но эти огни нужно было отождествить с ориентирами, по которым субнавигаторы направляли корабли в пространстве — пульсарам и квазарам. Дик никогда раньше так не делал, никогда еще не прыгал вслепую — всегда висел на крепких плечах Майлза, как опоссум-детеныш на матери. Майлз осуществлял прорыв, а он, Дик, просто запоминал дорогу.

Таким образом, задача перемещения Паломника из сектора Кентавра в сектор Ласточки для Дика решалась так: намертво запомнить расположение корабля относительно трех основных ориентиров (обычно для пилотов это были ядро «нашей» Галактики, объект Лебедь А и пульсар в Крабовидной Туманности — они задавали направление на «условный зенит» и «условный восток»). Затем посмотреть по карте, как те же три ориентира будут расположены в точке выхода корабля. Если бы имело смысл объяснять что-то словами, Дик объяснил бы это так: «держаться все время так, чтобы белый свет был слева, и двигаться вверх до тех пор, пока не окажешься между белым светом и фиолетовым сверху, а зеленый будет справа и чуть впереди тебя». А потом, снова погрузив корабль в темное озеро пространства, следовало по конхидзу проверить — там ли ты выскочил. Потому что если не там — надо возвращаться по своим следам и начинать все сначала, парень. Для космопроходца — позор, хоть и не смертельно. Но это еще не все: чтобы попасть куда надо, следовало правильно рассчитать точку входа. Так что фраза «я во всем буду полагаться на тебя», сказанная леди Констанс, скорее напрягла Дика, чем ободрила его. Было бы гораздо проще жить, если бы от него зависел кто-то… не такой важный… и не такой хороший…

* * *

Сказать, что Бет было страшно — означало ничего не сказать. Ее наполняли ужасом эти зависания в слепой пустоте, которая через какое-то время наполнялась далекими звуками. Поначалу эти звуки казались какофонией, но со второго раза она стала различать ритмы и тона. Она сумела настроиться на те из них, которые Дик считал главными ориентирами, но это требовало предельного сосредоточения. О, черт — она еще мечтала петь в императорской опере! А ведь одно из главных качеств певца — способность вести свою партию в соответствии с партией оркестра, но не подчиняясь ей. Это просто очень сложная музыка, вроде этно-трэша, как «Рука Нуаду». Помнишь: партия Морриган, она поется на одиннадцать восьмых, свихнуться можно, а барабаны в это время бьют одну вторую. Так и здесь: слушай все ритмы, но следуй только тому, что будет петь Дик, в унисон ему. Это уже не тренировка.

Она вдохнула поглубже и вошла в рубку. Корабль шел на основном двигателе уже одиннадцать часов и всего двадцать минут оставалось до вхождения в дискретное пространство.

Рэй сидел за пультом субнавигатора, обе руки — на штурвальной колонке. Дик — в кресле пилота, уже в шлеме. Он кивнул Бет и слегка улыбнулся ей. Она тоже постаралась улыбнуться, села в кресло спиной к нему и взяла в руки шлем.

Бет предпочитала, надевая его, не помнить о том, что тоненькие, тоньше паутинки, нити проникают сквозь ее кожу и кости прямо в мозги. Как странно: одно и то же орудие, одна и та же технология может и подарить человеку величайшую свободу — свободу пилота в межпространстве — и величайшее рабство. Наношлемами пользовались, чтобы калечить сознание гемов, внушать им, что у них нет иной воли, кроме воли хозяина. А фем-клонов, предназначенных на заклание, при помощи наношлема вовсе лишали возможности обрести сознание. Все-таки эти вавилонские людоеды имели какие-то чувства: они не могли так спокойно прикончить существо, наделенное разумом и речью. Если бы Бет не отбили младенцем, ее бы тоже искалечили наношлемом — может, поэтому ее ужас перед пилотским приспособлением так велик.

Она сжала зубы и надела шлем на голову. Дик, видимо, что-то почувствовал: перегнулся с кресла и протянул ей руку.

— Это всегда страшно, — сказал он. — Я сам боюсь.

Бет пожала его ладонь — необычайно крепкую для мальчика его возраста. Она вспомнила, как в первый раз прикоснулась к нему, рука к руке: «Они разного цвета, ты не находишь?». А потом она сказала ему, что он похож на неумело нарисованную девушку. Но даже если его одеть в женское платье, запястья выдадут — костистые, широкие, почти мужские.

Бет поняла, что прямо сейчас, не откладывая на потом, должна сказать ему кое-что. Сейчас — потому что они вот-вот станут ближе, чем… ну да, чем любовники.

— Дик… — Рэй был здесь, но тут уж ничего не поделаешь, выставлять его никак нельзя, придется при нем. — Ты… извини меня за то. Я после этого не просила прощения, но я была такой гадиной…

— Да нет, ничего страшного, — она разжала пальцы, но Дик продолжал держать ее руку. — Я сначала здорово злился, но теперь понял: на тебя нельзя сердиться за это. Ты… игрочка? Игрунья? Как называется тот, кто представляет в видео?

— Актриса, — сказала Бет. — Точно угадал: я актриса. Заешь, я иногда сама себе не могу сказать, играю я или нет. Я не всегда понимаю, правда ли то, что я говорю.

— Сейчас будет одна только правда, — Дик чуть крепче сжал ее запястье. — В межпространстве у тебя не получится играть, не бойся. Знаешь, мы с Майлзом и капитаном всегда молились перед прыжком, — Дик отпустил руку. — Мастер Порше, когда мы войдем в межпространство, приборы ослепнут. Вы не бойтесь.

— Вы мне это уже говорили, сэнтио-сама.

Бет откинулась на кресло и начала вслед за Диком читать — Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum[33]… На словах in muliheribus[34]ей отказало зрение, а на словах Mater Dei — слух. Окончив молитву, она уже не чувствовала своего тела — и, чтобы справиться с нарастающей паникой, продолжала внутренне петь те же слова на мотив Кончини, а потом — просто мотив — без слов. Переборов страх, она позволила мелодии угаснуть — и через какое-то время услышала все то же, что и прежде. У каждой звезды, у каждой далекой галактики, пульсара или квазара — был свой ритм, свой тон. Белые гиганты звучали ясно, чисто, как кларнеты, белые карлики пронзительно частили, как скрипки у Вивальди, пульсары стучали, как барабаны, а квазары завывали каждый по-своему, как расстроенные мультивоксы. Но теперь мощнее всего звучала партия корабля — в ней была прозрачная чистота челесты и сила хорошо развитого, тренированного альта. Бет на миг растерялась — во время предыдущих тренировочных погружений, вслушиваний в космос, они лежали в дрейфе, и Бет ни разу не слышала ни «Паломника», ни Дика — она ощущала присутствие юноши скорее как зону молчания чем как отдельный голос. Это было похоже на старый анекдот про большой бас-барабан: дирижер все время требовал от него сыграть свою партию тихо — в конце концов, барабанщик сказал соседу, что на этот раз вовсе не будет играть — что дирижер на это скажет? Дирижер сказал: «Очень хорошо, только попробуйте еще тише». Так вот, прошлый раз Дик как бы «играл еще тише», а вот теперь он развернул свою партию, и вел ее безукоризненно. Это была странная, прихотливая мелодия, чем-то напоминающая «Улетай на крыльях ветра» из оперы «Принц Айгор». Бет уловила три главных компонента этой мелодии: ритм задавала высокая нота, бьющаяся монотонно и часто, как сердце птицы; тональность диктовало что-то вроде виолончели, оно было совсем близко и постоянно перекатывало пять басовых нот, как в глупой детской шарманке, и контрапунктом было что-то вроде присвиста пикколо.