Читать книгу "Локальный конфликт - Александр Марков"

— Посмотрим. Посмотрим. Мы теряем время.

— Да, теряем, — согласился Алазаев.

Он развернулся на корточках, как избушка в сказке, встал к выходу из палатки передом, а к Кемалю — задом, чуть приподнялся и гусиным шагом двинулся вперед, а выйдя из палатки, хлопнул в ладоши, призывая к себе боевиков.

Они знали, что делать, и отдавать приказ словесно не понадобилось. В палатку заглянули два боевика, выжидательно уставились на Кемаля. Тот вздрогнул. Ему показалось, что это близнецы, потому что оба заросли по глаза щетиной и стали неотличимы друг от друга.

Кемаль посмотрел вначале на ту голову, что была слева от него, потом на ту, что всовывалась в палатку справа. Туловищ видно не было, поэтому казалось, что в палатку заглянул двуглавый монстр. Глупый двуглавый монстр, у которого хоть и две головы, но мозгов в них не более, чем у динозавра, а в его четырех глазах нет ничего, кроме пустоты. Зачем ему четыре глаза? Он вполне мог обойтись одним. Почему у них не вывалились наружу языки? Они должны вывалиться из зубастых пастей и влажно подрагивать, свисая ниже подбородков.

Кемаль рукой поманил монстра. Тот разделился на две одинаковые половинки, но только из-за того, что одновременно они не могли втиснуться в палатку, поэтому им пришлось входить по очереди, сначала правая, затем левая, иначе они либо застряли бы в проходе, либо порвали ткань палатки.

— Так, — сказал Кемаль, тыкнув пальцем в сторону оператора, — этого оставляете здесь. Остальных, — он обвел рукой троих спящих пленников, наружу. Снимите с них наручники. Они не проснутся. С этого, кстати, — палец его вновь вернулся к оператору, — тоже снимите наручники. Побыстрее, подогнал он монстра, когда увидел, что его половинки замешкались. На них посыпалось слишком много приказов сразу. Они не могли решить, что делать прежде: избавлять пленников от браслетов или избавляться от самих пленников.

У монстра были такие огромные лапищи, похожие на лопаты, что казалось — стальные наручники рассыплются, как только он до них дотронется и сожмет. Щелкнули замки, браслеты раскрылись, опали, перекочевали в карманы монстра и успокоились там до следующего раза, как змеи в мешке у змеелова.

Кемаль смазал руки какой-то жидкостью, плеснув немного на левую ладонь из небольшого черно-матового флакончика, в котором вполне могли оказаться духи, натянул тонкие прозрачные перчатки, будто не хотел, чтобы здесь остались его отпечатки. Без помощи ассистента надеть перчатки ему удалось не без труда, а потом он облил их все той же жидкостью. Она не пахла. Завернул флакончик, спрятал его в чемоданчике.

Немного света просачивалось сквозь ткань палатки, но его не хватало для нормального проведения операции, приходилось действовать почти на ощупь. Кемаль был вынужден попросить, чтобы ему принесли лампу.

Обстановка была далека от идеальной, но ему приходилось оперировать и в более сложных условиях, хотя тогда перед ним стояла диаметрально противоположная задача — он должен был спасти пациента и извлечь из области груди засевшую там пулю, сейчас же — лишь вырезать из тела некоторые органы, постаравшись их не испортить. Работа мясника, разделывающего тушу, только у человека наиболее ценными частями являлись вовсе не бедро или… что там могло пойти на вырезку?

Пол был ровным и вполне мог сойти за операционный стол, вот только стоять рядом придется на коленках, точно молишься возле усопшего. В таком положении так заляпаешься кровью, что и не отмоешься сразу. Он предусмотрительно облачился в белый халат, который потом намеревался выбросить.

Тело легко поддавалось, как кукла, набитая опилками или ватой. Кемаль разложил его на полу.

Боли этот человек все равно не почувствует. Если ввести ему отраву, то хоть она и не испортит органы, но тело начнет околевать. Операция могла занять не один час, и если с первым пациентом проблем не возникнет, то последний к тому времени, когда подойдет его очередь, может стать таким же твердым, как полено, и тогда придется его резать не скальпелем, а пилой. Прямо как лесоруб или папа Джипетто, он же папа Карло, не говоря о том, что умаешься до изнеможения.

Кемаль работал с воодушевлением, не спеша, пальцами приоткрыл веки, закрепил их в таком положении маленькими скобками, которыми обычно стягивают глубоко порвавшуюся кожу, когда нет времени зашивать рану. Он вдруг испугался, что на глазах пациента могут оказаться контактные линзы, которые и придали им этот удивительно прозрачный цвет. Тогда глаза его сделаются никому не нужными. Но, нет. Линз не оказалось. Зрение у пациента было близко к стопроцентному. Ну, может, немного подсело.

Аккуратно, чтобы не повредить глазное яблоко и кровеносные сосуды, он вытащил один глаз, перерезал тонкий жгутик глазного нерва, на котором тот держался, подержал добычу на ладони, будто взвешивая.

Глаз походил на какое-то фантастическое существо, подобных которому частенько показывают в фантастических фильмах. Оно должно летать как насекомое, лавируя перерезанным жгутиком, наподобие хвоста.

Кемаль погрузил его в колбочку с питательным раствором — настоящим, а не снотворным, которое он, выдавая за питательный раствор, ввел пациентам. Глаз пошел на дно и почти не просматривался через мутную желтоватую жидкость, только бордовый жгутик, как хвост головастика, ходил из стороны в сторону, иногда касаясь стенок колбочки. Кемаль отставил колбочку в сторону, чтобы она не мешала дальнейшему ходу операции.

Пустая глазница слабо кровоточила. У человека с обычной нервной системой ее вид вызвал бы спазмы желудка, после которых все, что еще находилось там и не успело перевариться, полезло бы обратно, но Кемаль оставался равнодушен к этому зрелищу, да и в желудке у него ничего не осталось.

Он разжал скобы. Они захлопнулись, но охранять им было уже нечего. Через щелочку между ними вытекали капельки крови, ползли по щеке, как слезы. Кемаль вдруг вспомнил о выражении: «Плакать кровавыми слезами». Ему показалось, что теперь он знает, что оно обозначает и как выглядит наяву.

То же самое он проделал и с другим глазом, но когда держал его на ладони, то посмотрел в него, проверяя, правду ли говорят, что в глазах жертвы остается изображение убийцы. Лицо его отражалось в глазном яблоке деформированным, вытянутым, так всегда бывает, когда смотришь во что-то округлое или снимаешь фотоаппаратом с очень близкого расстояния, но утверждение это было неправильным, потому что, как только он отвел от лица ладонь с глазом и бросил его в другую колбочку, его изображение сразу же исчезло. Его словно смыло. Никакое зеркало не в состоянии надолго удержать портрет того, кто в него смотрится.

Кровью заплакала вторая глазница. Под затылком пациента начала скапливаться лужица. Она быстро густела, становилась вязкой, и если все оставить как есть, то она, засохнув, склеит голову с полом палатки. Отдирать ее — не очень хлопотно, но кому нужна лишняя работа?

Дыхание пациента стало учащеннее, но раны эти были далеко не смертельными, однако если его разбудить, когда пройдет действие наркоза, ему будет так больно, что он начнет метаться по палатке с дикими воплями и даже несколько дюжих молодцов не смогут его утихомирить. Кемаль не желал доставлять ему этой боли. По крайней мере, он внушал себе, что все делает правильно, заботясь лишь о благе человечества. Спор, хорошо он поступает или плохо, мог продолжаться бесконечно, с использованием всевозможных, в том числе и религиозных, аргументов. Но совесть его пока не мучила.