Читать книгу "Тайные врата - Эрик Мейер"

– И полосатые ткани где только можно.

Ты намекала на многочисленные ковры, во множестве развешанные по стенам. Розовые, бежевые, зеленые, длинные вертикальные ленты, вытянутые или свернутые, как на опорах причал гондол в Венеции.

– Ваш Бюран ничего нового не придумал!

Как и всегда, когда мог показать тебе, что знаю историю искусства лучше, чем ты, я не удержался.

Стены в танцевальном зале, пристроенном к главному зданию виллы, декорированы тканью в зеленую полоску. Танцзал – первая комната, которую я обследовал. Это место, в котором я решил устроить крытый бассейн, казалось мне идеальным для любимых чаепитий Элси. Изначально это был цирковой шатер, поставленный ради самого знаменитого приема в ее жизни: с гавайским оркестром и множеством ученых пони. Элси так любила свой павильон в белую и зеленую полоску, с драпировками эпохи Регентства и кожаными банкетками, что она так его тут и оставила, чтобы проводить новые фиесты.

Я искал везде, под планками паркета, безуспешно… Ничего, кроме огромного британского флага. Несомненно, остался с тех пор, как Элси принимала здесь своих друзей, герцога и герцогиню Виндзорских. Затем я направился в библиотеку на первом этаже. Комната была маленькой, ветхой, закрытой дверями, украшенными муляжами книг, с бежевым потолком. В общем, плохо освещенная.

– Амелия права, пахнет плесенью.

До сих пор помню твою лукавую улыбку, когда ты зашла в эту комнату, единственную, которая после всех работ сохранила дух XIX века.

Точно такую же неудачу я потерпел в бюро-будуаре, другом месте, где, казалось мне, мог находиться вход в галерею. Из всех комнат первого этажа эта находилась ближе всего к стене замка. Когда копают подземный ход, выбирают же самый короткий путь, верно? Кроме всего прочего, комната должна была нравиться Элси: идеальное место для чаепитий и немного в мужском стиле. Но и там ничего: никаких пустот, ничего, что могло открывать проход к замку.

Тот же вывод на веранде, в большой гостиной и, наконец, приемной. Никаких дверей, никаких люков. Никаких проходов. Пустота. Мой радар отчаянно молчал.

Посуда в буфетах стояла та самая, еще от Элси. Алкоголь в буфете тоже нашелся. Я взял стакан и плеснул себе куан-тро-джин-виноградный сок, любимый коктейль леди Мендль. Затем поднялся на верхний этаж, в ее спальню. В этой комнате красная дверь была украшена медальоном, на котором можно было прочесть: «Не звонить до 8 часов 30 минут», и большим лепным щитком, как для табличек на дверях офисов, на котором стояло одно слово по-французски: «Я». Я решил устроить в ней свою комнату. Сел в большое кресло-качалку лицом к камину. Так и вижу себя там, со стаканом в руке: сосредоточенный, медленно покачиваюсь взад-вперед в ритме кресла. Тишину в доме нарушало только поскрипывание половиц.

Неужели Амелия права? И пора все бросить? Полностью посвятить себя нашему фонду? Нашей борьбе с бедностью, такой возмутительной, доводящей до смерти миллионы человек, потому что они живут всего на доллар в день и не могут заплатить за лекарство, которое стоит два? Перед лицом этих трудностей какую важность имеют начальные планы Ленотра, расположение Аполлона, так или наоборот, к замку, к солнцу? На эту химеру я потратил слишком много времени, и все безрезультатно. А доказательство бытия Бога? В конце концов, существует ли Господь, как говорят теологи, присутствующий в ежедневном творении человека? Освободить Африку от малярии – не это ли чудо надо совершить сегодня? Доказательство, которое по-настоящему проявит существование Всемогущего?

Я встал и подошел к окну. Ты знаешь это место. Снаружи, с другой стороны увитой плющом стены, можно заметить первые деревья королевского владения. Аллея, начинающаяся от ворот Сент-Антуан, протягивает свои дорожки до самого Большого канала. Там курсирует маленький поезд между Версалем и Трианоном, везущий туристов, набившихся куда только можно: глаза приклеены к объективам, увеличение на падение воды, золоченых лебедей, Большую Перспективу.

Аполлон развернут? Колесница против солнца? Латона смещена с оси? Они отдавали себе отчет в таких тонкостях? Конечно нет. Да, какая в конце концов, разница? Свежесть боскетов, равнение аллей, зеркало воды, в котором отражается позолоченный фасад дворца, – разве этого самого по себе недостаточно? Французский художник Боннар написал интерьеры и сады, освещенные солнцем, и в этом замысле был только один смысл: ухватить моменты счастья повседневности. Ленотр, в конце концов, являлся садовником и прежде всего садовником. Может быть, у него тоже не было другой цели, кроме как порадовать глаз? И только одна забота – технические ограничения? Зачем искать смысл в расположении острова Амура? Может, он был просто создан у стечения канав, которые протекали тут веками? Зачем искать смысл там, где глаз находит созерцание? Все эти историки, психоаналитики, теологи, которые в рисунках версальских садов видят высший смысл, то есть подсознательное, архитектуру, тонко спланированную инструментами пропаганды, считают средством, доносящим до мира небесную мощь, солнечную, божественную, гениального короля, – не идут ли все они по ложному пути? Может, самый ничтожный из садовников прав? Садовник, который в парках дворца видел лишь приглашение на прогулку: подышать, помолчать. Ларец, предназначенный хранить запахи цветов, величие деревьев, природную игру тени и света. Садовник, который скажет, что Версаль – это парк, а не иконология.

На каминной полке лежал старый журнал Life, обветшавший, как ткани на стенах. Я машинально взял его. Когда начал пролистывать, на пол упал ежедневник, положенный снизу. Много идей для кухни, ужины, общественная жизнь… Привычные банальности декораторши, когда она начинала говорить на эти темы. Конечно же, черновик ее опуса («Как провести успешный ужин»), в котором основной вклад в мировую кухню заключался в совете хозяйкам дома использовать горячие тарелки. Очевидно, никакого намека на подвалы. Я долистал до последней страницы и приготовился закрыть записную книжку, как мой взгляд остановился. Задняя обложка ежедневника была слегка погнута. На его ребре виднелась маленькая трещина, и я сунул туда палец. Вытащил малюсенький листок бумаги. Несколько раз развернул. Получился квадрат со стороной примерно сорок сантиметров, украшенный вертикальными зелеными и белыми полосками. Слева сверху стояла дата: сентябрь 1949 года – за год до смерти Элси. По всей поверхности листа – эскизы собак, над каждым имя и эпитафия.

Пудели, господи боже, пудели! Как же я раньше о них не подумал? А ведь читал. Леди Мендль не показывалась без собачки под мышкой. Пудель спал в ее постели, сидел на ее канапе, ел трюфели и тосты с фуа-гра. У нее не было детей, насколько я помню.

Когда умирала очередная обожаемая зверушка, Элси была безутешна целый месяц. И, поскольку предлогом для церемонии могло послужить что угодно, она организовывала небольшую погребальную церемонию, mourning. Заказывала надгробие для собачки, порой дело доходило до трогательных эпитафий: «Самому любимому» или «Он был лучше всех».

Могилы пуделей, ну конечно!