Читать книгу "Монреальский синдром - Франк Тилье"

— Об этом свидетельствуют следы от пуль и разнообразие входных отверстий. Спереди, сзади… В какой-то момент что-то пошло не так, у этих юношей сорвало крышу, они стали агрессивными и неуправляемыми. Как девочки с кроликами, как девушки в Египте, они пали жертвами коллективной истерии.

Леклерк вздохнул:

— Они были ослеплены агрессией. Они рассвирепели, как… как бык, увидевший красную тряпку.

— Да, именно так: бык, увидевший красную тряпку. Но, как мы видели в фильме, рассвирепевшим быком все-таки можно управлять, а их укротить не удалось. Даже просто остановить их и то не удалось. Волей-неволей пришлось нанести ответный удар. У тех, кто за ними наблюдал, не было выбора. Они стреляли, одних убили, других ранили. Потом тем или иным способом наших убийц, специалиста в области медицины и специалиста в области кинематографа, известили о том, что коллективная истерия проявилась снова. Известили очень быстро, практически мгновенно. И тогда они вновь появились на сцене и повторили то, что уже делали раньше: изъяли у каждой жертвы глазные яблоки и мозг. И захоронили их на глубине двух метров…

— Стало быть, по-твоему, трех девушек в Египте и пятерых мужчин здесь убили одни и те же люди?

— Думаю, да. Пусть даже действовали они по-разному: в Египте жертвы во время изуверских манипуляций были еще живы, там девушек сначала пытали, а покалечили после смерти, тогда как здесь органы изымали уже у покойников.

Кашмарек теребил свою сигарету, пока она не сломалась.

— Так чего же убийцы добивались на самом деле?

— Пока не знаю, но предполагаю, что цель их связана с феноменом коллективной истерии. И в любом случае у меня впечатление, что мы имеем дело не с независимыми людьми, между преступлениями залегающими на дно. Эти люди дали денег Атефу Абд эль-Аалю, чтобы он разделался со своим братом, обнаруженные в Граваншоне тела свидетельствуют о высоком профессионализме убийц.

Шарко посмотрел на своего начальника:

— Слушай, было бы здорово, если бы ты хоть что-то разузнал о синдроме Е… Сам термин упомянул доктор из центра «Салам» тогда же, когда рассказывал мне о коллективной истерии. Но дело в том, что он запомнил только название, а о чем речь, ему неизвестно.

Леклерк быстро записал.

— Хорошо, очень хорошо… Подведу итоги нашей встречи. Главное сейчас: составить список людей, представлявших какие-либо гуманитарные организации в Каире в марте девяносто четвертого года. Этим я займусь сам. Вам, комиссар Перес, придется продолжить разработку версии о торговцах живым товаром, на всякий случай — как знать, что мы там обнаружим…

— Отлично.

— Вы, майор Кашмарек…

— Я продолжу сотрудничество с бельгийцами. Кроме того, у меня в работе убийство Клода Пуанье. Мои ребята сейчас там, на месте. Отпуска отменены.

— Замечательно. — Леклерк повернулся к Шарко: — Ну а ты?

Комиссар глянул на часы, потом кивнул на Люси:

— Мы едем в Марсель. Опознали актрису, снимавшуюся в анонимной короткометражке, ее зовут Жюдит Саньоль, и ей наверняка есть что нам рассказать. Энебель, скажешь нам о ней что-нибудь напоследок?

Люси просмотрела записи в блокноте:

— Жюдит семьдесят семь лет. Вообще она живет в Париже, но сейчас отдыхает в отеле «Софитель», в Старом порту. Жюдит — вдова и наследница бывшего адвоката, специалиста по хозяйственному праву. Поженились они в пятьдесят шестом году, то есть год или два спустя после съемок короткометражки. Она играла в нескольких порнофильмах пятидесятых годов, позировала обнаженной фотографам для календарей и тому подобного, не пренебрегала съемками в так называемых home movies — любительских фильмах на восьмимиллиметровой пленке. По словам опознавшего ее историка кино, эта женщина отнюдь не была невинным младенцем: в узком кругу она славилась знанием достаточно рискованных сексуальных игр.

— А есть у этого историка кино хоть какие-то предположения насчет владельца фильма?

— Никаких. Он не знает, откуда взялась эта бобина и кто постановщик. На сегодняшний день фильм остается таким же таинственным, каким был.

Шарко встал, взял со стола папку с резинками, сумку.

— В таком случае нам остается надеяться на то, что с памятью у Саньоль пока еще все в порядке.

34

Мистраль ближе к вечеру яростно дул, выл и осыпал загорелые лица прохожих водяной пылью со Средиземного моря. Шарко и Люси, он в кое-как починенных солнечных очках и с сумкой, она — с рюкзачком на спине, решили дойти по Канебьер до отеля пешком: в этот час и в это время года здесь скапливается столько туристов, что на машине к старому порту не подъехать. Переполненные террасы кафе, плоскодонки и яхты на рейде — все выглядело празднично.

М-да, празднично для всех, кроме них. Всю дорогу до Марселя они ни секунды не говорили ни о чем, кроме дела: смертоносная бобина, паранойя Шпильмана, таинственный канадский аноним… Запутанное, каверзное дело, в котором невозможно связать один след с другим, одни выводы с другими. Теперь единственную надежду распутать этот клубок они возлагали на Жюдит Саньоль.

От «Софителя», четырехзвездочной гостиницы, в которой поселилась старая актриса, открывался прекрасный вид на Старый порт и на Бон-Мер, «Матушку-Заступницу» — великолепную базилику Нотр-Дам-де-ла-Гард. Перед зданием — пальмы, дорогие машины, носильщики… Дама за стойкой регистрации сообщила приезжим журналистам, что мадам Саньоль вышла прогуляться и просила подождать ее в баре гостиницы. Люси озабоченно посмотрела на часы.

— Меньше двух часов до отъезда… Последний поезд из Парижа в Лилль отправляется в одиннадцать вечера. Если мы не успеем в Сен-Шарль на экспресс в восемнадцать двадцать восемь, я не смогу добраться домой.

Шарко двинулся в сторону бара.

— Этим людям нравится, когда их ждут. Иди сюда, хоть панорамой полюбуемся.

Администраторша пришла за ними в кафе при бассейне около половины шестого. Мадам Саньоль ждет их у себя в номере. Люси уже кипела от злости. Прижав к уху мобильник, она отошла в уголок. Разговор с матерью получился легче и приятнее, чем она думала: Жюльетта хорошо и много ела, пищеварение у нее налаживается, стало уже почти нормальным, если и дальше останется так, ее выпишут послезавтра. Ну наконец-то! Конец туннеля!

— А до завтра-то ты точно управишься? — спросила Мари Энебель.

Мама в своем репертуаре. Люси глянула на оставшегося за столиком в одиночестве Шарко.

— Посмотрим…

— Где собираешься ночевать?

— Устроюсь как-нибудь. Дашь мне Жюльетту?

Она обменялась с дочкой несколькими «их» словечками и с улыбкой на губах вернулась к спутнику в ту минуту, когда он доставал бумажник.

— Бросьте, — сказала она. — Я сама.

— Как хочешь… Я собирался выложить ровно столько, сколько надо по счету.