Читать книгу "Сиротский Бруклин - Джонатан Летем"

– Извини, – удивился я. – Дело в том, что… – Я замялся, подыскивая про себя нужные слова. – Дело в том, что я не знаю, с чего начать.

– Значит, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Да.

Мне не пришлось поворачивать лицо Киммери к себе, чтобы поцеловать ее. Оно уже и так было совсем близко, когда я повернулся. У нее были маленькие, мягкие, слегка потрескавшиеся губы. До этого я еще ни разу не целовал женщину, не выпив перед этим как следует. Да и женщины мои поступали так же. Пока я пробовал ее на вкус, пальцы Киммери принялись чертить круги на моей ноге, и я повторил ее движение.

– Ты делаешь то же, что и я. – Ее губы шептали прямо у моих губ.

– Сам не знаю зачем, – пробормотал я. Это была правда. Тики совсем оставили меня в эту минуту. Я был возбужден, к моему телу прижималось женское тело. В точности так же, как разговор с Киммери успокаивал, так и ее тело освобождало меня от синдрома, словно ее тепло и близость наводили порядок в моем беспокойном сознании.

– Мне очень хорошо, – прошептала девушка. – Только тебе надо побриться.

А потом мы поцеловались, так что я не смог ответить, да и не хотел. Я почувствовал, как кончик ее пальца нежно прикасается к моему адамову яблоку, но ведь этого жеста я повторить не мог. Потому я погладил ее ухо и подбородок и привлек Киммери еще ближе к себе. Потом ее рука скользнула ниже, моя – тоже. С этого мгновения я перестал чувствовать свою необычность, свое отличие от других людей. Мои руки, тело, мой мозг, – все стало вместилищем единого тайного знания; и, изнывая от любопытства, я не мог позволить себе торопиться. Я легонько дотронулся до руки, которая была не больше руки ребенка, и меня окатило волной непонятной нежности. Я не стал считать, сколько раз прикоснулся к ней. Вместо этого я осторожно и ласково исследовал все ее тело.

– Ты возбудился, – выдохнула Киммери.

– Да.

– Все в порядке.

– Знаю.

– Я только хотела сказать, что мне это приятно… – шепнула она.

– Да, хорошо.

Она расстегнула застежку на моих брюках. Я принялся возиться с ее тоненьким ремешком, застегнутым спереди на пряжку. У меня не получалось расстегнуть пряжку одной рукой. Мы дышали друг другу в рот, наши губы то находили друг друга, то отрывались на мгновение, чтобы вновь соединиться, наши носы расплющились о наши щеки. Просунув пальцы под поясок Киммери, я вытащил из-под него ее сорочку. Мой палец погладил ее пупок, а потом нашел пушистый бугорок внизу ее живота и осторожно зарылся в него. Она задрожала и сунула ногу мне между колен.

– Можешь прикоснуться ко мне там, – сказала Киммери.

– Я это и делаю, – промолвил я, молясь о том, чтобы сделать это аккуратно.

– Ты так сильно возбужден, – повторила Киммери. – Это здорово.

– Да.

– Как хорошо… Ох, Лайонел, не останавливайся. Как хорошо, – шептала она. – Как же хорошо.

– Да, – снова откликнулся я. – Все хорошо.

«Хорошо». Она повторяла это слово бессознательно, будто позаимствовала мой речевой тик. Я крепко обнял ее свободной рукой. Она застонала, а потом нашарила завязку от моих боксерских трусов. Я почувствовал, как кончики ее пальцев прикасаются к моей плоти. «Слепец и слон», – пронеслось у меня в голове. Я ужасно хотел, чтобы она не останавливалась, и одновременно боялся этого.

– Ты так возбужден, – опять проговорила Киммери чуть хрипловатым голосом. – Ох! – Она наконец-то высвободила из трусов мое естество. – Ого, Лайонел, – восхищенно выдохнула Киммери, – ну у тебя и здоровенный…

– И еще он загибается, – добавил я, чтобы она первой не сказала об этом.

– Это нормально?

– Думаю, на вид это немного необычно, – заметил я, надеясь побыстрее прекратить неловкий разговор.

– А по-моему, это очень необычно, Лайонел, – проговорила Киммери.

– Одна женщина говорила мне, что по размеру он как банка из-под пива, – сменил я тему.

– Я слыхала такие сравнения, – согласилась Киммери. – Но про твой, честно говоря, я бы сказала иначе: по-моему, если его и сравнивать с банкой из-под пива, то с уже изрядно помятой.

На, шут, получи оплеуху! С тех пор, как в моей пустячной жизни появились женщины, мне ни разу не удалось избежать разговоров об особенностях моей плоти – у уродца и там все уродливое! Но что бы Киммери ни думала, добычу свою она выпускать из рук не собиралась, одновременно пытаясь стянуть с меня боксерские трусы, так что я едва не стонал от боли и нетерпения, ощущая, как сжимают мою плоть ее прохладные пальцы. Мы с ней, казалось, слились в нерасторжимое целое, и никакая сила в мире не смогла бы нарушить восхитительное единство наших губ, коленей и рук. Я попытался угнаться за темпом ее ласк, но у меня ничего не получилось. Потом язык Киммери скользнул по моему подбородку и снова нашел мой рот. Я издал низкий стон, ничуть не похожий ни на одно слово человеческой речи. В те минуты я утратил способность говорить – Бейли выехал из города.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь, – прошептала Киммери.

– М-м-м…

– Мне нравится… м-м-м… мне нравится, когда ты говоришь, – добавила она. – Когда издаешь звуки.

– Хорошо.

– Скажи мне что-нибудь, Лайонел.

– Но что?

– Знаешь, меня возбуждает твоя необычная речь, эти странные слова…

Я, разинув рот, уставился на нее. Однако ее рука заставила меня издать еще один звук, весьма отличавшийся от членораздельной речи. Я попытался довести ее до такого же состояния.

– Говори же, Лайонел, – упрашивала Киммери.

– Ах… – Больше ничего не пришло мне в голову.

Она страстно поцеловала меня и отпрянула назад, выжидающе на меня глядя.

– Единый Разум! – произнес я тогда.

– Да! – обрадовалась Киммери.

– Фоунбоун! – выкрикнул я.

Одним из тех, кто пополнил мой туреттовский лексикон, был карикатурист по имени Дон Мартин. Его работы я впервые увидел в кипе старых журналов «Мэд»[17], сваленных в подвале приюта «Сент-Винсент», когда мне было лет одиннадцать-двенадцать. Мне нравилось рассматривать его картинки, я пытался найти что-нибудь интересное в его персонажах, которых он всегда изображал с забавными носами, глазами, подбородками, кадыками и коленями, длинными языками и огромными ступнями. Звали их профессор Блинт, П. Картер Фрэнит, миссис Фринбин и мистер Фоунбоун, чье имя задевало особо чувствительную струну в моей душе. Рисунки Дона Мартина показывали мир неожиданный и абсурдный: человечки с вытянутыми или усохшими головами; хирурги, отрезающие носы, вываливающие из голов мозги и сшивающие больным руки на спине; фигурки были забавные, лишенные объема, совсем плоские; казалось, их можно было бы сложить в коробку слоями. Его шумные персонажи попадали в самые разные ситуации и обстоятельства – они то натыкались на пожарные шланги и путались в них, то пытались справиться с жужжащими бритвами, а их убогий язык вечно выговаривал такое, что у меня даже мурашки по телу пробегали от удовольствия. Например, «Дети наверху и приклеились ушами к радиоприемнику», или что-нибудь в этом роде. Обычно каждая страничка «Мэд» завершалась какой-нибудь карикатурой Дона Мартина. Впрочем, не обязательно карикатурой – художник мог ограничиться и какой-нибудь забавной фразой или просто смешной картинкой, изображавшей, скажем, полностью закованного в гипс человека, который выпадал из окна в поток транспорта. Однако больше всего мне запомнились его постоянные персонажи: рождение на страничках журнала предвещало бедолагам жизнь, полную катастроф, и все потому, что по воле Дона Мартина они были уродцами, а значит, иной судьбы и не заслуживали. Для меня такая зависимость судьбы от внешности имела особый смысл. А уж мистера Фоунбоуна, который, судя по имени, враждовал с собственными костями, я никак не мог забыть. Порой он даже заменял мне Бейли, и окончание его фамилии – «боун» – я то и дело добавлял к произносимым мной словам.