Читать книгу "Железный человек - Андреас Эшбах"

– А.

И больше ничего. Её рассказы вертелись главным образом вокруг её работы, которую она изображала мне с утомительными подробностями. Она была маленькая, гораздо меньше, чем я помнил из детства, и свою чёрную сумку постоянно прижимала к себе, даже во время еды. Как будто её грабили уже раз сто.

Она жила в однокомнатной квартире на Истсайде, в высоком старом кирпичном доме, и там мы выпили кофе. Из её единственного окна был виден Бруклинский мост и громыхающие мимо поезда сабвея. На кофейных чашках был логотип страховой компании, но не той, в которой она работала. Когда мы так сидели, пили кофе и больше не знали, о чём говорить, она вдруг сказала:

– Я всегда хотела в Нью-Йорк. Когда мы поженились, твой отец обещал мне, что когда-нибудь мы сюда переедем. Но он для этого палец о палец не ударил, ни разу. Он оказался обманщиком, он врал, как врут все мужчины, чтобы заполучить женщину. Он думал, что я про это забуду. Мне просто пришлось уйти, иначе бы я никогда в жизни не попала в Нью-Йорк. Понимаешь?

Она сказала это так, будто всё время только и ждала случая, чтобы выговориться на этот счёт, а может, чтобы набраться мужества, не знаю, но она выпалила это так внезапно, что я не знал, что ответить. Я лишь кивнул, и этого ей хватило. Чуть позже она проводила меня на поезд, и это был последний раз, когда я видел её живой.

Почему я сейчас вспомнил об этом? Мне много чего приходило в голову, пока я бежал вверх по склону. Это было всё равно что сбросить балласт; как будто, погрузившись в болезненные воспоминания ещё раз, я мог окончательно избавиться от них или хотя бы от боли, связанной с ними. Я бежал мягкими, длинными прыжками по бесшумной траве, перепрыгивая через ограждения, когда они возникали на пути, а мне чудилось, что я бегу по улицам Бостона, по коридорам моей школы, убегая от тех, кто мог меня обидеть, потому что они были сильнее и больше меня, я бежал и с горькими детскими слезами клялся когда-нибудь отомстить.

На некоторых пастбищах ночевали овцы, целые стада, сбившись в кучки, белые клубки на тёмной траве. Чтобы не спугнуть их, я тормозил вблизи них, переходя на нормальный шаг, и старался тихо проскользнуть мимо. Некоторые животные всё же просыпались, вытягивали шеи, озирая чужака, поворачивали свои острые чёрные мордочки, но я издавал успокаивающие звуки, которые, как правило, оказывали на них действие: бросив последний скептический взгляд на эту двуногую овцу, они снова зарывали головы себе в шерсть.

Во время одного из таких тормозных манёвров это и случилось. Внезапная, резкая боль взорвалась в моём бедре, боль, как будто ляжку мне пронзил гарпун с шипами и рывком выдрал из моей ноги клочья мяса. Меня швырнуло, из горла вырвался булькающий крик, и я рухнул, подкошенный, как срубленное дерево.

Что это было? Ради Бога, что это было такое? Я очнулся от беспамятства, которое, наверное, было короткой потерей сознания, почувствовал, как включилось седативное обезболивание, согнулся к ноге, чтобы ощупать рану и понять, что произошло. Выстрел? Откуда мог грянуть этот выстрел? Я ничего не видел, ничего не слышал, не различил ни малейшего предостерегающего знака.

На ощупь бедро было горячим и причудливо деформированным. Но никакой раны не было, как же так? Я с хрипом ощупывал твёрдую, узловатую плоть и не находил ни пулевого отверстия, ни крови. Некоторые места реагировали режущей болью, которая с приглушённым пульсированием уходила, оттого что медикаменты начали действовать, другие места на ощупь были пугающе нечувствительными, онемелыми. Что случилось?

Я замер и лежал некоторое время неподвижно, уткнувшись лицом в мокрую траву, потом заметил барана, который проснулся, встал и с любопытством подошёл ближе. Рога у него были импозантно закручены. На расстоянии в пять шагов он остановился, и я смотрел на него с отчётливым чувством, что взгляд этих тёмных пуговичных глаз хочет сказать мне что-то важное.

И тогда я понял, что это был не выстрел. Выстрел вспугнул бы овец, и они пустились бы в бегство.

К сожалению, эта новость не предвещала мне ничего хорошего. Поскольку это значило, что со мной происходит то, что может оказаться хуже любой огнестрельной раны.

Я вспоминаю. Я не забывал этого ни на миг. Мне удалось лишь вытеснить эти воспоминания – сперва в залитые по́том ночи и терзающие душу кошмары, а потом ещё дальше, ещё глубже. Это про Лео Зайнфельда. Как происходило в действительности то, что впоследствии было так обманчиво-безобидно названо отказом системы.

Мы лежим на стрельбище и тренируемся в обращении с автоматическим оружием. Автоматическое означает, что у оружия нет спусковых крючков, оно управляется бионическим разъёмом в нашей правой ладони, и мы учились синхронизировать импульсы на этом разъёме с нашей глазной мускулатурой. Каким-то образом, трудно облекаемым в слова, нам удавалось просто неотрывно смотреть на кулисы, и если там появлялось нечто, позволяющее нам думать, что мы должны искрошить его в порошок, достаточно было, так сказать, одного нашего взгляда и мысли, чтобы оружие направилось в ту же точку и выстрелило. Мы достигали таким образом скорости реакции, по сравнению с которой самый легендарный герой Дикого Запада казался бы парализованной старушкой с ружьём, которое заряжается с дула.

Мы лежали в ряд, и каждая мишень, выскакивавшая перед нами, разлеталась в клочья быстрее мысли. Лео Зайнфельд лежал на своём обычном месте, с самого краю. Я лежал рядом с ним и время от времени невольно поглядывал на него, поскольку он обращался с оружием так, что на это стоило посмотреть. Он был сосредоточен на сто процентов. Его лицо озаряла почти экстатическая улыбка. Он не просто тренировался, он занимался любовью со своим оружием. Я заставил себя сконцентрироваться, но вдруг заметил, как Лео рядом со мной оцепенел, наполовину выпрямился и испуганно ловил ртом воздух, и это длилось бесконечно долго. Как будто его лёгким вдруг понадобилось больше воздуха, чем может поместиться в автоцистерне.

– Что с тобой? – спросил я.

Лео не отвечал. Он уронил оружие и схватился за грудь, ощупывая её вниз, к животу.

Я сел. Что-то здесь было не то.

– Лео! – окликнул я.

– Сердце, – прохрипел он. – Турбо-сердце. Не знаю… то ли оно взорвалось…

Я закричал, зовя на помощь. Словно сквозь вату я услышал, что остальные перестали стрелять, но мой взгляд был неотрывно устремлён на Лео, который с беспомощным, жутким стоном хватался за своё тело, перегнулся вперёд, и вдруг у него из носа хлынула кровь.

– Отключи систему! – закричал я. – Отключи эту проклятую систему, Лео!

Его голос уже превратился в страшное слизистое бульканье. Позднее я обнаружу, что с головы до ног забрызган тончайшими капельками его крови.

– Не выходит, – выдавил он из себя. – Заело. Я не могу остановить…

Его тело судорожно скрючилось и изгибалось в противоестественных корчах. Я слышал треск и скрежет, Лео кричал таким криком, какого я ещё не слышал от человека, и я вдруг понял, что внутри него ломаются кости. Мышечные усилители свихнулись и разрывали его изнутри. Кровь уже хлестала из его глаз, из ушей, прорывалась сквозь кожу на шее. Было видно, как пульсируют его жилы, разбухшие в толстые жгуты противоестественного чёрно-синего цвета.