Читать книгу "Двадцатая рапсодия Листа - Виталий Бабенко"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Владимир, удостоверившись, что со мною все в порядке, быстро подошел к уряднику.
– Позвольте-ка. – Он требовательно протянул руку. – Позвольте-ка ружье этого господина.
Егор Тимофеевич нахмурился, но ружье отдал. Владимир внимательно осмотрел стволы, затем казенную часть. Повернулся к Петракову, все еще стоявшему неподвижно, как восковая фигура:
– И ваше позвольте.
Артемий Васильевич словно получил электрический удар – он дернулся и подчинился с необыкновенной поспешностью, удивившей даже меня. Молодой человек подверг и его тулку столь же тщательному осмотру. Затем, с двумя ружьями в руках, Владимир отошел в сторону, тщательно утрамбовал снег, положил оба ружья – они были совершенно одинаковы, во всяком случае, таковыми казались мне с моего места – и вдруг с силой наступил сапогом сначала на одно, а затем на другое. Проделав эти странные манипуляции, он вернул ружья уряднику и Петракову, вынул из внутреннего кармана какой-то листок и присел на корточки над четко отпечатавшимися в снегу следами. Лицо его обрело радостно-возбужденное выражение.
– Ага! – воскликнул он. – Вот вам и ответ на первую загадку! Подойдите-ка сюда, господин урядник! И вас попрошу, Николай Афанасьевич! Интересуетесь, кем был застрелен Кузьма Желдеев? Не буду пока говорить, кем, но из ружья господина Феофанова.
Мы с Егором склонились над отпечатками.
– Помните, я указывал вам на след, оставленный убийцей рядом с телом вашего помощника? Вот, я тогда еще перерисовал его. – Владимир показал рисунок сначала уряднику, потом мне. – Видите? Убийца, во-первых, очень торопился, а, вовторых, пребывал в состоянии, так сказать, нервическом, war nervos. Не глядя, бросил ружье на утоптанный снег, да в придачу еще и наступил на него. Вроде как я сейчас.
Я ничего особенного в следах не обнаружил. На мой непредубежденный взгляд, они выглядели одинаково. По лицу Никифорова я видел, что и он того же мнения, но мы оба предпочли промолчать. Владимир, оглянувшись на нас, понял причину нашего молчания.
– Ну как же, – сказал он огорченно, – как же вы не видите? Понятное дело, ни буквы, ни цифры ружейных клейм четко отпечататься не могут, это же снег, а не глина. Но уж одно-то вы должны видеть: у этого клейма есть щербинка, – Владимир ткнул пальцем в один из отпечатков, – и довольно глубокая, у этого же – нет! – Он показал на второй отпечаток. – А тут у меня на рисунке – вот она, щербинка эта, со всей очевидностью! Я очень тщательно перерисовал след. И ружье со щербинкой на клейме – это ружье, которое принадлежит господину Феофанову. А у господина Петракова клеймо без щербинки. Вот так. Стало быть, из этих двух, казалось бы, одинаковых ружей на месте убийства побывала именно та тулка, которую вы, Егор Тимофеевич, сейчас держите в руках!
Владимир выпрямился и торжествующе посмотрел на стоявшего с опущенной головой Феофанова, словно надеялся, что тот оценит его выводы по достоинству. Петр Николаевич, разумеется, безмолвствовал.
– Володя, но за что же убили Кузьму? Он-то чем помешал? – спросил я.
Урядник по-прежнему молчал, недоверчиво поглядывая то на ружье, которое держал в руках, то на Феофанова. Ермек и Надир уже перестали удерживать Петра Николаевича, хотя и были настороже, однако тот имел совершенно сникший вид и не делал ни малейших попыток бежать или сопротивляться.
Владимир повернулся ко мне.
– Помните ли, Николай Афанасьевич, что я вам говорил, когда обнаружилось верхнее платье убитой? Тогда у нас появилась еще одна загадка. Если наши с вами предположения были справедливы, значит, преступник по какой-то причине вернулся на место преступления. Причем вскорости после того, как поспешно бежал. И значит, причина была очень важная. Или, во всяком случае, она казалась таковой преступнику.
Я тотчас вспомнил, разумеется, наш тогдашний дискурс – в Лаишеве. Вспомнил также, что Владимир в том разговоре сказал: «Конечный ответ на этот вопрос нам только убийца и даст».
– И что же? – спросил я. – Будем ждать объяснений от господина Феофанова? – Я уже не сомневался в том, что истинным преступником оказался Петр Николаевич Феофанов, хотя все еще не понимал причин, побудивших его совершить эти ужасные деяния.
– Вообще говоря, я и сам мог бы многое объяснить, еще тогда, – ответил Владимир. – Если бы хорошенько подумал. Господин Феофанов возвращался за стреляной гильзой. Видите ли, по рефлексам своим, как сказал бы профессор Гвоздев, он – не расчетливый убийца. – Студент наш говорил так, словно Феофанова поблизости не было. Но я заметил, как при этих словах Петр Николаевич на мгновение поднял голову и бросил на говорившего короткий взгляд. – Господин Феофанов – охотник. И инстинкты у него не преступные, а охотничьи – особенно когда речь идет о стрельбе из охотничьего ружья. А что сделает охотник сразу после выстрела, будучи в лесу? Правильно, перезарядит ружье. А для того – извлечет гильзу, которая осталась в патроннике, и либо выбросит ее, если она папковая, либо вернет в патронташ, если она латунная, а то и сунет в карман. Господин Феофанов – выбросил.
Я тотчас вспомнил наше возвращение из Казани, встречу с шатуном и то, как после выстрела Петр Николаевич переломил ружье и выбросил стреляные гильзы прямо на дорогу.
– Точнее, это я думаю, что он именно так и поступил, – продолжил Владимир. – Машинально. И в результате такое важное, как говорят в народе, поличье, такая серьезная деталь, могущая уличить его в тяжком преступлении, осталась на берегу Ушни. Он, разумеется, опомнился и немедленно за ней вернулся. Но тут его спугнул мельник… – Ульянов замолчал.
Я подождал немного – не продолжит ли он объяснения, потом не выдержал.
– Ну хорошо, Володя, – сказал я, – допустим, все сказанное верно, и Петр Николаевич – не расчетливый убийца, но как же тогда…
– Ох, извините, Николай Афанасьевич, не совсем так я выразился. Я лишь то имел в виду, что господин Феофанов – охотник прежде всего на зверей, а уж во вторую очередь – на людей. Но убийца он все-таки расчетливый. Вот, подождите, Moment mal…
Владимир подбежал к той липе, о которую я ударился головою, и впился взглядом в ствол. Потом осторожно провел рукой по коре, и пальцы его что-то нащупали.
– Так я и думал! – воскликнул он. – В этот раз Феофанов тоже зарядил патрон отпиленными гвоздями. – Как ни неожиданно было то, что сказал Ульянов, и как ни страшно было то, что он нам открыл, я тем не менее отметил мысленно, что Владимир впервые употребил фамилию Феофанов без обязательного для его речи титулования «господин». – Ваше – и наше – счастье, Николай Афанасьевич, что гвозди эти вас миновали. Один так совсем близко прошел и глубоко вонзился в липовый ствол.
– Помилуй Бог, Володя, зачем же на меня – и с гвоздями? – Я не просто сказал это, а скорее даже закричал, столь велико было мое возбуждение.
– А затем, чтобы вернее убить, – мрачно подал голос Никифоров. – Пуля, она, может, и не убьет. Картечь тоже способна лишь покалечить, но не убить – это уж как прицелишься да во что попадешь. А гвозди – наверняка. Человек от одной лишь боли немилосердной скончаться может. Это если не говорить о том, какое разрушение гвозди в теле производят. Вспомните ту австрийскую барышню…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Двадцатая рапсодия Листа - Виталий Бабенко», после закрытия браузера.