Читать книгу "Рай рядом - Лидия Яковлевна Лавровская"

(Удивительно: и на пушкинском поясном портрете невесты, сделанном в 1830 году на листке с планом издания произведений и денежными расчетами, о красоте ее унылого личика можно только догадываться.)

Однако простим придирчивого Туманского: этот, по мнению Пушкина, «славный малый», к тому же поэт, не мог не признать, что Мария «очень привлекательна остротою разговоров и нежностью обращения». Вспомним благородновозвышенные диалоги героев «Кавказского пленника»:

«О друг мой! – русский возопил, —

Я твой навек, я твой до гроба,

Ужасный край оставим оба,

Беги со мной…» – «Нет, русский, нет!

Она исчезла, жизни радость;

……………………………….

Возможно ль? Ты любил другую!..

Найди ее, люби ее;

О чем же я еще тоскую?»

Разумеется, общение Пушкина с Машенькой в подобном романтическом ключе вряд ли было возможно. Хотя бы потому, что рядом с ней были ее домашние: младшая сестра-погодок, отец, два брата, доктор Рудыковский, француз учитель, «англичанка, русская няня и компаньонка», а с 19 августа, в Гурзуфе, мать и две старшие сестры. И пусть юная воспитанная барышня Раевская вела себя, как всегда, скромно и благонравно (а в Крыму, может быть, гордо и отстраненно?!), мы не знаем и никогда уже, наверное, не узнаем, какими чувствами жило в ту пору ее сердечко. По-видимому, не знал этого с уверенностью и Пушкин, который сам, как благодарный гость семьи, думается, был подобающе сдержан с очаровательной девочкой, сестрой своего друга.

Тем не менее, вспомним, что в том же году с другой девочкой («лет 12»!), дочерью Давыдова, брата генерала Раевского по матери, молодой поэт, будучи их гостем в Каменке, позволял себе совсем другое поведение! «Пушкин вообразил себе, что он в нее влюблен, беспрестанно на нее заглядывался и, подходя к ней, шутил с ней очень неловко. Однажды за обедом он сидел возле меня и раскрасневшись смотрел так ужасно на хорошенькую девочку, что она, бедная, не знала, что делать, и готова была заплакать; мне стало ее жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: «Посмотрите, что вы делаете; вашими взглядами вы совершенно смутили бедное дитя». «Я хочу наказать кокетку, – отвечал он; – прежде она со мной любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня». С большим трудом удалось мне обратить все это в шутку и заставить его улыбнуться» (И. Якушкин «Из записок»).

В этих воспоминаниях – весь юный влюбчивый поэт, своенравный и обидчивый, как ребенок. Странно после них читать такие, например, умозаключения: «Мария Раевская в те годы была для Пушкина в первую очередь весьма ценным объектом… пищей для «ума холодных наблюдений», источником поэтического подсобного материала» (книга «Мария Волконская» М. Филина, изданная в массовой серии ЖЗЛ). Очевидно и другое: не в пример барышне Давыдовой, упрекать Машеньку Раевскую в кокетстве не было никаких оснований! Это не легковесная прелестница Ольга Ларина, это Татьяна, чья любовь к Онегину осталась неведомой даже самым близким.

Как показала вся дальнейшая жизнь княгини Волконской, эта незаурядная женщина, дочь полководца, правнучка гениального Ломоносова, была способна на чувства, хранимые глубоко и тайно. Вот и в трескучие морозы, следуя в Сибирь, по ее словам, «то пела, то говорила стихи» в своей кибитке… Какие? Чьи? Ах, кабы знать!

Но Мария Николаевна Волконская в своих «Записках», как всегда сдержанна. Да, уезжая в добровольное изгнание в Сибирь, она виделась с Пушкиным, полным «самого искреннего восхищения» женами декабристов, Он, собираясь писать книгу о Пугачеве, говорил ей: «перееду через Урал, поеду дальше и явлюсь к вам просить пристанища в Нерчинских рудниках». Волконская отмечает (С горечью? С ревнивой досадой?): «Он написал свое великолепное сочинение, всеми хвалимое, но до нас не доехал». Ранее «наш великий поэт» сочинил эпитафию к надгробию ее первенца, оставленного в Петербурге у свекрови. Пушкин – давний преданный друг семьи Раевских, он посвятил ей, Марии, строфу из «Евгения Онегина» («Как я завидовал волнам/Бегущим бурной чередою/С любовью лечь к ее ногам!»), о ее очах «яснее дня, темнее ночи» написал в «Бахчисарайском фонтане». А это, между прочим, глаза Заремы, безудержной, готовой на всё ревнивицы…

Однако, по словам Волконской, Пушкин «в сущности, любил только свою музу» и «как поэт, считал своим долгом влюбляться во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, которых он встречал». (Косвенно, таким образом, признавая, что и в нее тоже!)

Когда же она пришла к таким убеждениям? Не с появлением ли в их сложившемся за три месяца маленьком невинном идиллическом мире – улыбки, взгляды, разговоры, стихи – старших сестер? И особенно Екатерины, такой взрослой (двадцать три года!), такой умной и уверенной, читавшей в подлиннике Байрона?! И насколько болезненно далось Машеньке ее открытие, ведь самыми жгучими обиды бывают в юности? Но и закаляют характер.

Пушкинисты Бартенев и Томашевский толкуют о большой безответной любви, будто бы поразившей поэта в Крыму и несколько лет питавшей его творчество. Но, думается, это все те же юношеские чувства Пушкина к Машеньке Раевской, любившей, не таясь, если не его, то его поэзию! («Узнай, по крайней мере, звуки,/Бывало, милые тебе…»). Несомненно, Мария была знакома с какими-то произведениями Пушкина еще в рукописи, о чем косвенно свидетельствуют строки из письма к Вере Вяземской, приславшей ей в Сибирь книгу Пушкина: «Я с радостью узнала Ваш почерк, так же, как и почерк нашего великого поэта на пакете, в котором находилась присланная вами книга. (Увы, неизвестно какая! – Л.Л.) Как я благодарна Вам за это любезное внимание с вашей стороны. Как радостно мне перечитывать то, что так восхищало нас в более счастливые времена»…

Да, впечатлительный поэт, назвавший старшую из барышень Раевских, Екатерину, в уже цитированном письме к брату «женщиной необыкновенной», «любезничал… спорил с ней о литературе и пр.» (по рассказам Волконской пушкинскому биографу Бартеневу, 1856). А по выражению самой, весьма критически настроенной Екатерины Николаевны, «корчил жестокого»: умной и достаточно опытной девушке нетрудно было отличить истинные чувства от надуманных!

И, действительно, уже через полгода в большом стихотворном послании к Давыдову (1821) Пушкин попутно весело подшучивает над ее без пяти минут мужем – генералом Орловым («обритый рекрут Гименея»). В этом году он снова тесно общается с Раевскими: в январе гостит у них в Киеве во время «контрактов», знаменитой ежегодной ярмарки, сопровождаемой различными увеселениями. Надо думать, это было чудесное время первых светских успехов Машеньки, которой в декабре, на Рождество, уже исполнилось пятнадцать. В этом возрасте в ту пору барышни, бывало, и замуж выходили! А в июне семейство Раевских и присоединившийся к ним