Читать книгу "Спящая - Мария Некрасова"

–Прости, прости, нельзя мешать… Разбужу!

–Разбудишь – усыплю.– Да, я рисковал в этот момент, да, я был дурак, к тому же дурак здорово напуганный. Гончая смотрела на меня вытаращенными глазами, из приоткрытой пасти мне на рукав свисала ниточка слюны.

–Пускай… Прости. Не могу, не могу не будить, плохая!

От неожиданности я выпустил ухо. Псина шмякнулась на передние лапы и стала осоловело отряхиваться. Она так легко сказала «Пускай», что я сразу поверил. Она не боится наказания. Она готова умереть – лишь бы убить Катьку. Меня бросило в пот, хотя руки тряслись от холода. Как воевать с тем, кто не боится за свою жизнь? Как уговорить его? Как заставить?

–Почему так? Почему «пускай»?

–Должна… Плохая… Не заставляй…– Псина поджала хвост, совершенно по-собачьи, и попятилась от меня в куст шиповника.

На эти несколько секунд она показалась мне обычной собакой, не опаснее тех, что брешут во дворах. Она боялась меня, всё-таки боялась. Я давно догадывался, что имею над ней какую-то власть:

–Заставь её потихоньку слезть!

–Нельзя. Плохая!

–Можно. Я сказал.

–Нет, не могу, ты должен понять: плохая!– Она почти целиком скрылась в кусте шиповника. Листья давно облетели, торчали только колючки, но пёс упорно пятился, забиваясь всё дальше. Один нос торчал и глаза, виноватые, как у настоящей собаки, когда она что-нибудь нашкодит. Хвост шуршал по колючкам, я не видел, только слышал и чувствовал…

…АКатька спала. Пока ещё спала, не сдвинувшись ни на миллиметр ни вверх – потому что было некуда, ни вниз – потому что собака всё-таки меня не слушалась.

* * *

Я совсем забыл про Миху, да до него ли мне было тогда! Просто шагнул к собаке и краем глаза увидел: на крыше мелькнула какая-то тень. Я охнул про себя: высоко всё-таки, но тут же уставился на пса и приказал себе забыть. Не думать, не смотреть, чтобы он не заметил… Буду забалтывать, пока Миха карабкается по крыше. Если бы он ещё тише мог…

Я слышал кожей, как постукивает под его кроссовками жесть, боялся, что он разбудит отца в доме, тот выскочит или выглянет из окна, и тогда псина точно посмотрит в ту сторону. Не думать! Не думать – забалтывать! Отвлекать, злить, пугать, задавать дурацкие вопросы:

–Чем плохая-то? Объясни.

–Ты знаешь.

–Н…– я пытался выдавить слово «нет» на собачьем, но оно не шло. Замерло, застряло, не шло.

–Нельзя врать,– объяснила собака.

–Из-за деда Славика, да? Её деда? Третьего мальчика?

–Да.

–А она при чём?

–Плохая.

–Ну не она же сама – дед!

–Плохая, плохая!– Собака перевернулась кверху пузом в своём кусте и уставилась на меня виноватыми глазищами, как настоящая.– Прости…

Как будто это могло что-то решить. Четвёртый мальчик, над которым издевались, чьих собак утопили, ничего плохого до поры не делал – просто любил зверюшек, деревья, умел разговаривать с собаками. Его за это били – за то, что не такой, как все. Тогда он вырос и стал такой, как все: озверел. Он мстил тем, кто бил его в детстве, легко договаривался с деревьями и животными, поэтому всегда уходил безнаказанным. Он мстил их детям, их внукам… Да, Лёха тоже дело его рук.

…А потом его кто-то убил. Гончая, наверное, пыталась его прикрыть, но её только ранило, каким-то волшебным образом передав этот странный дар. Он мог разговаривать с животными, а она – с людьми. И как-то он ей нашептал, что ещё остались недобитки – так он их называл, я-то знаю. Она не в силах его ослушаться, но не может причинить вреда мне – так, куснуть только, это любая собака может.

–Если что-то случится сКатькой, я очень расстроюсь. Мне будет плохо, понимаешь? Катька не виновата!

–Плохая,– в сотый раз повторила гончая.– Прости.– Она ловко перевернулась на лапы и одним прыжком выбралась из куста, мазнув меня по штанине ободранным боком. Шаркнули когти по металлическому забору, прыжок – и псины уже нет. Только тогда наверху вскрикнула Катька.

Сердце упало в живот, я подскочил к берёзе и уставился вверх сквозь эту темноту:

–Катька!– Убью псину, убью!

Луна ушла за облака, и сквозь ветки ничего не было видно, я затанцевал вокруг дерева так и этак, а сам думал: яже не слышал звука падения – значит она ещё там.

–Катька!

–Не ори! Она и так трясётся вся…– Миха. Там, наверху.

Я включил свет над крыльцом – и, кажется, сделал хуже, ослепнув совсем от этого света. На ощупь зачем-то схватил лестницу. Её не хватит и на половину той высоты, бросил её, ступил на перила, легко влез на козырёк над дверью – и только оттуда увидел. Миха был там. ИКатька. Миха держал её, держался сам, тоненькая макушка дерева опасно наклонялась к соседскому участку. Я, кажется, перестал дышать на несколько минут. Они спускались. Потихоньку, очень медленно, глазами я этого вообще не видел, только чувствовал, как собака, животом (кора царапается) и этим внутренним взором, каким видел бетонные блоки на участке соседа. Катька всё делала правильно: рука-нога, рука-нога… Кажется, я слышал это ушами, да, это бормотал ей Миха.

–Не спеши. Рука-нога…– он страховал снизу и действовал почти синхронно, только иногда получая ногой по голове или по плечу. У него был спокойный голос, а мне хотелось орать, но было нельзя, да я и не мог, как будто звук выключили. Очень медленно. Рука-нога… Катька, испуганная, ещё полусонная, действовала как робот под Михину диктовку. Под её ладонями кололась и крошилась древняя кора этой жуткой чёрной берёзы.

Берёза может подвести.

Это знание пришло ниоткуда, как неощутимый толчок за секунду до звонка будильника. Я рявкнул на собачьем:

–Не смей!

Потом охнул Миха, Катька больно царапнулась корой, ветки кончились, и что-то стремительно пронеслось мимо моих глаз.

–Жива? Молодец!– далеко внизу, в темноте, невидимый с моего козырька, Миха нахваливал Катьку за удачный спуск.

УКатьки только ладони были расцарапаны. Они удачно съехали по стволу, как пожарные в кино. Кажется, только тогда я сумел сделать вдох. Голова закружилась. Я опустился на четвереньки: так легче, не упадёшь. Ладони холодила жесть козырька, а у меня ещё свербело в животе это новое «берёза может подвести».

–В дом!– Я завопил это вслух, иМиха послушался. Рванул, перемахнув через перила сКатькой на плече, физрук бы вздрогнул и перекрестился, а я считал секунды, когда хлопнет дверь. Внизу самая жирная ветка чёрной берёзы, наверное, в две ноги толщиной, это была сухая ветка, она была готова, она…

Кажется, она сперва рухнула, оглушительно шаркнув по металлическому забору, а потом я услышал хруст.

Не помню, как слетел с козырька. На крыльце стоял ошалевший Миха, одной рукой он ещё держал на плече Катьку, другой – открытую дверь. Половину двора занимала упавшая ветка: чёрный скелет с жёлтыми листиками.