Читать книгу "Роман Нелюбовича - Олег Велесов"

— Папа сказал, что если вы скажете, так чтоб натопил.

Это другое дело. Если папа сказал, тогда можно. Я согласно кивнул.

— Натопи.

Не прошло и трёх часов, как я лежал на кутнике и дышал в потолок. Когда лежишь, задрав кверху голое пузо, в голову лезут разные мысли. Они вроде бы ни о чём, в разнобой, потому что пар жжёт кожу, и голова оттого работает урывками, бессознательно — и бессознательно выскакивают из памяти кусочки прошлого… Горящие глаза, широкие улыбки, Серёга Копытов жмёт руку — вот и закончились мои последние дежурные сутки. Дальше пенсия. Я тоже улыбаюсь, глаза тоже горят, но в душе тучи. Серёга отводит меня в сторону, спрашивает:

— Что на пенсии делать собираешься?

— Устрою себе Болдинскую осень.

— В смысле?

— Буду жить среди крестьян и заниматься литературой.

— В вольнонаёмной части вакансия нарисовалась, могу посодействовать.

— Нет, Серёг, спасибо.

— Ты не торопись, подумай.

— Подумал уже.

— Ну тогда что… Заходи, не забывай.

Я спустился на пол. Пар сегодня не в радость. Обычно Лёха кричит: «Поддай!». Рука с ковшом тянется к каменке, успеваю лишь отвернуться и зажмурить глаза — волна жара обхватывает тело, Лёха трясёт веником, я проклинаю его матерно, но когда пять минут спустя он снова кричит: «Поддай!» — рука с ковшом снова тянется к каменке. А сегодня я один, и потому в голову лезут разные мысли. Надо бы к Нюрке сходить, попросить разрешение напечатать Аркашкины стихи.

Я смыл пот с тела, вышел в предбанник. Посидел на лавочке. Уже одеваясь, снова подумал о Нюрке. Идти к ней не хотелось — не хотелось видеть эти просящие глаза, улыбку, как будто она украла что-то. Если раньше я испытывал к ней жалость, то теперь только брезгливость. Не представляю, как у нас могло быть что-то. Наваждение. Даже вспомнить неприятно. Не пойду, а Геннадию Григорьевичу скажу, что она разрешила. Не будет же он проверять.

Но встретиться с Нюркой всё же пришлось. Она ждала меня около дома, как когда-то Аркашка. Она стояла на ветру у крыльца в заношенном пальто, в войлочных ботинках, жалкая, поникшая, трясущаяся. Те многочисленные рассказы про бездомных животных и брошенных стариках — это о ней. Я слишком поздно заметил её. Чуточку раньше, и можно было пройти стороной, или вернуться назад в особнячок, дождаться, когда она уйдёт. А теперь Нюрка вцепилась в меня взглядом и не отпускала. Я втиснул в себя терпение и толкнул калитку.

— Что-то случилось, Нюр?

Она коротко кивнула, потом замотала головой.

— Пойдём в дом.

— Нет, не надо… Ром…

Она взмахнула ресницами, как будто пыталась взлететь, но земля держала её крепко, и она склонила голову в покорности.

— Ром, я не знаю… Может посоветуешь? Может мне уехать? Продать дом и куда-нибудь… в другой город. С детьми. Или… Куда-то ещё. Мне так… страшно. Ром? Скажи мне…

Она говорила сбивчиво, и каждый раз, когда произносила моё имя, поднимала голову и заглядывала мне в лицо, как будто искала чего-то. При этом глаза её становились влажными и тёплыми. Это показалось мне неприятным, я отстранился, но слишком резко, и Нюрка испугалась. Она вздрогнула, отпрянула, ударившись спиной о балясины, но продолжала говорить. Под конец она уже гнусавила, едва сдерживаясь, чтоб не разреветься. А я стоял и не знал, что ей ответить. Что здесь вообще можно ответить? Разве что навести туману, чтоб потом иметь железный аргумент, дескать, ты меня не правильно поняла.

— Нюр, погоди… Я тебе в этом деле не советчик. Уедешь ты или останешься, это будет твой выбор, и только тебе за него отвечать.

Нюрка скривила губы, что должно было означать улыбку.

— Ты всегда так чудно говоришь, Ром. Ты просто скажи, как быть. Уехать, так я уеду, а если остаться… Ром?

Её колотило и, наверное, она хотела, чтобы я обнял её и согрел. Но если я сделаю это… Если я это сделаю, то Аркашка начнёт являться ко мне по ночам, как Командор. Так что пусть решает сама: уезжает, остаётся — без разницы, лишь бы не донимала меня своими проблемами.

Я поднялся по крыльцу на одну ступеньку. Больше говорить было не о чём, но Нюрка не уходила. Она чего-то ждала — какого-то моего решения или действия. А я просто хотел уйти, хотел лечь на диван, потому что нестерпимо болела голова, потому что настроение опустилось до самого пола, и сейчас мне как никогда нужен был Есенин.

Молчание тяготило нас обоих, и чтобы как-то убрать эту тягость, я спросил:

— А с чего ты уезжать-то надумала?

Губы скривились ещё сильнее, и мне показалось, что Нюрка сама до конца не понимает, зачем ей это нужно.

— Ну… как же… А что дальше-то? Ты, я… и вот… Ром?

Она произносила моё имя как мантру, надеясь, что это ей поможет, но я лишь больше тяготился.

— Нюр, ты извини, я после бани, голова болит, давление. Мне полежать надо. Давай как-нибудь потом об этом… И да, — она встрепенулась, — ты не против, если Аркашкины стихи в газете напечатают?

— Не против.

— Ну и хорошо. Тогда до встречи, — я быстро поднялся по ступенькам, словно совершил дурной поступок, и спрятался в доме.

Нюрка ушла. Стоя в сенях, я слышал, как за ней хлопнула калитка, потом ещё раз. Вернулась? Нет, видимо, забыла повернуть щёколду. Я приоткрыл дверь: так и есть, калитка моталась под ветром из стороны в сторону, как жестяной флюгер. Пришлось выходить на улицу, а то так и будет стучать. Закрывая калитку, я бросил взгляд на дорогу. Маленькая сгорбленная женщина в заношенном пальто, в старых войлочных ботинках шла по обочине и плакала.

На ночь глядя, пришёл Лёха. Я уже ложился спать, заперся, потушил свет. Настроение было скверное, я лежал с закрытыми глазами и думал. Я ухитрился обидеть двух женщин, одну любимую, одну нет. По божьим законам нужна третья. Кто? Зойка? Впрочем, я забыл. Я обидел трёх женщин. Лена. Ещё Лену. Вот только не знаю, какой у неё статус: любимая или… Вадим говорил, что она очень красивая. С этим не поспоришь. И дочка у неё замечательная, как маленький пушистый котёнок — такая же любопытная и доверчивая. Хотел бы я иметь такую дочку? Наверное. И тогда у меня были бы сын и дочь…

Я перевернулся на бок. Анна обмолвилась, что Лена хочет уйти от мужа. Это хорошая для меня новость или плохая? С Анной я расстался окончательно, и теперь моё сердце как бы свободно. Имею я право полюбить другую женщину? Наверное, имею, а вот смогу ли… Как же это сложно: любовь, отношения, мужчина, женщина, роман, дети — и литература как венец…

И в этот момент забарабанили кулаком по наличнику. Я подскочил испуганно: кто там? Подбежал к окну, выглянул. Сквозь серость стекла во всю ширину рта на меня улыбался Лёха. Я выругался, надел халат и пошёл открывать.

Лёха был пьяненький. Ему было хорошо и весело, и как настоящий друг он решил поделиться своим настроением со мной. А я не был готов к веселью.