Читать книгу "Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни"

Здесь тоже есть осуждение памяти, легко объяснимое некоторыми обстоятельствами биографии кардинала. Скорее всего, именно он поддерживал в курии Гильома Сент-Амурского[562]. Его смерть наступила в разгар парижского конфликта между белым духовенством и нищенствующими орденами. В апреле 1253 года магистры из белого духовенства решили не принимать тех, кто не поклялся соблюдать статуты их корпорации. Это фактически закрывало университет для нищенствующих орденов. Через месяц после смерти кардинала, 1 июля 1253 года, Иннокентий IV поддержал ордена, приказав вернуть им доступ к парижским кафедрам. Damnatio memoriae кардинала Петра как бы с оборотной стороны являет победу нищенствующих орденов, ставшую возможной из-за неожиданной смерти важнейшего куриального сторонника парижских магистров из белого духовенства. Один современник говорит об этом без обиняков. Доминиканец Фома из Кантимпре в «Общем благе о пчелах» заявляет, что «случившееся с несчастным кардиналом стало справедливой божьей карой; Бог наказал епископа и кардинала Римской курии, который до смерти тиранил в равной мере и доминиканцев, и францисканцев»[563].

Источники о небрежении и наготе папского праха исчезают и неожиданно возникают в 1500 году после двухвекового молчания.

Незадолго до смерти (1513) Юлий II дал аудиенцию церемониймейстеру Париде де Грасси и вспомнил, что «видел, как многие усопшие папы были брошены родней и прислугой, как у них отнимали самое необходимое, как их тела валялись обнаженными, с непокрытым срамом, и это для такой высокой власти, как папская, страшный позор»[564]. Чтобы избежать этого после своего ухода, папа решил заплатить заранее.

Эта аудиенция – единственный случай в истории средневекового и ренессансного папства, когда понтифик говорит со своим церемониймейстером о собственном погребении. Этот удивительный текст говорит о доходящей до пароксизма тревоге, вызванной идеей о том, что, умирая, «папа вновь становится человеком». На предложение Париде де Грасси последовать традиции и облачить прах в белый стихарь Юлий II согласился при условии, что «белую ткань разошьют золотом». Облачение праха должно было предъявить знаки былого величия. Папа отказывался от обнажения трупа: золотая вышивка по краям превращала белизну (и, следовательно, наготу) в славу. В конце аудиенции де Грасси попросил папу подтвердить свое решение в присутствии двух членов курии[565].