Читать книгу "Сердце дикарки [= О, сколько счастья, сколько муки…] - Анастасия Дробина"

Начала Дашка низко и тихо, словно раздумывая.

Расставаясь, она говорила:

«Не забудь ты меня на чужбине.

Одного лишь тебя я любила

И любовь сберегла, как святыню…»

Еще не было взято ни одной сильной ноты, а в зале уже встала тишина, в которой явственно слышались дальние грозовые раскаты. Все взгляды обратились на тоненькую фигурку в синем платье, стоящую у края эстрады. Лицо Дашки было, как всегда, безжизненным, немигающие глаза, казалось, смотрели поверх голов посетителей в чернеющее в открытом окне небо.

На втором куплете Илья уже начал тревожиться всерьез – Дашка и не думала «показывать голос». Успокаивало лишь то, что зал внимательно слушал. Даже за столиком купца Вавилова положили вилки. И только Сенька Паровоз не отрываясь смотрел куда-то за спину певицы, и Илья знал, куда он смотрит – на Маргитку. Машинально он задел струны чуть сильнее, чем следовало, – и Дашка, словно только этого и дожидаясь, возвысила голос, и в зазвеневших нотах послышались и боль, и надежда, и смертная тоска:

Одному лишь тебе говорила

О любви бесконечные речи,

Одному лишь тебе позволяла

Целовать свои смуглые плечи…

«Настька научила так петь…» – ошеломленно подумал Илья. Краем глаза он заметил, что у дверцы буфета столпились половые, что сам Осетров, поглаживая бороду, внимательно смотрит на Дашку. В окнах ресторана замелькали чьи-то лица. А Дашка, «застыв» голосом на высокой отчаянной ноте, вдруг устало улыбнулась залу, чуть опустила голову, и Илья чуть не перекрестился от страха – удержала лишь гитара в руках, – до того Настькины были эта улыбка, этот жест. Бог милосердный… откуда? Ведь не дочь же она ей!

Для тебя одного не страшусь я

Покраснеть перед миром суровым,

Для тебя одного и солгу я

И душой, и улыбкой, и словом.

Голос, освобожденный голос, родившийся в выжженной солнцем степи, бился в потолок ресторана. Только сейчас Дашка показала, на что способна. Впечатление усиливалось тем, что исполнительница оставалась неподвижной, не используя ни одного движения хоровых цыганок, и стояла прямая, тонкая, глядя немигающими глазами в грозовое небо за окном. Зал молчал. Илья видел взволнованные лица, слезы в карих глазах актрисы Несветовой, стиснутые на камчатной скатерти кулаки капитана Толчанинова, по-детски полуоткрытый рот сочинителя Веретенникова. Где-то совсем рядом послышался сдавленный всхлип. Илья скосил глаза – и увидел залитое слезами, бледное лицо Маргитки, зажимающей рот скомканной шалью. «Бог ты мой, да что с ней?!»

Дашка чуть заметно кивнула Илье. Он едва сообразил, что нужно убавить звук, и звенящий от отчаяния голос снова упал, зазвучал устало, почти равнодушно:

Для тебя одного и солгу я

И душой… и улыбкой… и словом.

Дашка закончила на чуть слышной горькой ноте. Закрыла глаза. Илья опустил гитару. Тишина. Голубой просверк молнии за окном. «Сейчас грохнет», – машинально подумал Илья. И «грохнуло» – аплодисменты, крики, скандирование из-за стола студентов: «Бра-а-аво!!!» – и ударивший гром утонул в этом взрыве голосов. Лицо Дашки стало испуганным, она отшатнулась, споткнулась, неловко ухватилась за рукав Ильи.

– Стой! – шепотом приказал он.

Но Дашка уже и сама взяла себя в руки, вздохнула, слабо улыбнулась и осторожно шагнула к краю эстрады – кланяться. Илья пошел за ней и правильно сделал: в следующий миг Дашку чуть не сбил с ног кругленький, тяжело пыхтящий купец Вавилов, размахивающий, как штандартом, пачкой ассигнаций. За Вавиловым налетел Толчанинов с букетом лилий, его оттеснил Веретенников, орущий на весь ресторан бледному Заволоцкому: «И вы мне будете говорить, что цыганская песня умерла?!» А затем все трое поспешили освободить дорогу порывисто взошедшей прямо на эстраду актрисе Несветовой. Та величавым жестом отстранила поклонников, обратила на миг к залу взволнованное по всем правилам лицо с блестящими от слез глазами и своим знаменитым хрипловатым контральто произнесла:

– Как странно, что ты понимаешь, о чем поешь. Ты еще так молода… Впрочем, это быстро пройдет… – Она тонко улыбнулась залу, пожала руку недоумевающе молчащей Дашке и эффектным движением стряхнула с пальцев все кольца. – Прими эту пыль из моих рук. И пой всегда так, как сегодня.

«Пыль» Дашка сунула отцу, и Илья поспешил поскорее спрятать мерцающую пригоршню в карман, опасаясь, как бы актриса не передумала. А за Несветовой с воплями «Браво! Брависсимо! Бесподобно!» на эстраду ворвалась толпа студентов, которые тут же подняли Дашку на руки. Но тут дебютантка перепугалась по-настоящему и закричала в голос. Илье пришлось бесцеремонно растолкать учащуюся братию, схватить всхлипывающую Дашку в охапку и унести из зала.

Но зато что началось в уборной! Первым на Илью налетел, крича и размахивая руками, Кузьма, за ним накинулся Ванька Конаков, следом навалилась всеми семью пудами Стешка, и Илья чудом удержался на ногах. Дашку окружили молодые цыганки, которые смеялись, целовали ее наперебой, и, к своему изумлению, Илья не заметил ни одной завистливо прикушенной губы, ни одного нарочито презрительного взгляда. Тут же откуда-то появилось шампанское. Едва успели выпить – распахнулась дверь, и в уборную повалили друзья во главе с Толчаниновым. Крошечная комната мгновенно наполнилась цветами, приторный запах лилий стоял в воздухе, тяжелые красные розы покрыли стол. В сотый раз отвечая на поздравления, Илья вдруг услышал, как возле двери паршивец Яшка важно спрашивает у кого-то:

– Господа, вам моя невеста нужна?

Разозлившись, Илья тронулся было к двери с намерением выяснить, кто там кому невеста, но вдруг застыл на полушаге. Только сейчас он заметил, что Маргитки давным-давно нет в уборной – только ее шаль с кистями свешивалась со спинки стула. Илья взглянул на Дашку – та утонула в толпе поздравляющих. Отвернувшись, он быстро вышел.

Конечно, Маргитка была на заднем дворе. Конечно, с Паровозом. Вор облапил ее, словно девку с Грачевки, прижал к стене, и до Ильи доносился только сердитый шепот:

– Ошалел? Пусти… Какого тебе еще черта? Пошел вон, крик подыму, ей-богу!

Сенька что-то отвечал ей, но что, Илья не мог разобрать. Но и без этого потемнело в глазах. Он подошел к Паровозу и молча оттеснил его от Маргитки. Сенька проворчал «Какого черта?..» и оглянулся.

– А, ты… – без всякого удивления протянул он. – Что тебе, мора, заняться нечем?

– Оставь девочку, парень, – сдавленно сказал Илья.

– А ежели не оставлю? – растягивая слова, спросил Сенька.

– Семен! Илья! Христа ради, люди кругом! – заволновалась Маргитка.

Повернувшись к ней, Илья зашипел по-цыгански:

– Ты что же, потаскуха, последнюю совесть потеряла? Как сука! Под забором! И с кем?! Да что он тебе пообещал, этот кобель? Ты же цыганка, погляди на себя! Совсем истаскалась, шваль!

Первые мгновения Маргитка молча, изумленно слушала его. Ее глаза казались в темноте огромными и черными. Затем вдруг они сузились, верхняя губа по-собачьи вздернулась над некрасиво оскалившимися зубами, и прежде чем Илья успел заметить эту перемену, Маргитка набрала воздуху и завизжала на весь переулок: