Читать книгу "Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт"

Раздалось обиженное мемеканье, и к канаве подошла Глэдис, захлопала ушами, уставилась на меня сверху. Я выскочила из Яджер пулей, не закрыв дверь, но это ничего. Глэдис не даст себя в обиду.

И тут, словно читая мои мысли, Сальвадор сказал, пыхтя: – Не волнуйся. Айван в автобусе. Я закрыл дверь.

Откуда-то послышался голос: опять крики, и я ненадолго подняла глаза, успела только увидеть, что это коп. Он стоял руки в боки, насупившись, поочередно рыча на Сальвадора и что-то шипя нам в канаве.

Наконец, Эд, ворчливый здоровяк Эд, сделал передышку, оперся на лопату, обливаясь потом, и сказал копу: – Да ладно вам. Погодите немножко. Девочка кое-что ищет.

– И что же она ищет?

– Ну уж точно не ствол! Просто дайте нам еще минутку.

Эд нравился мне все больше.

Коп все равно сердился, но прикусил язык и теперь стоял молча: покачивался взад-вперед, поглядывал злобно.

Мы вгрызались в эту гору земли – я, Эд, Трэвис и Сальвадор, кидая грунт через плечо, устраивая маленькие лавины, сползавшие к нашим ногам. Курган становился все меньше и меньше, а мы все сильнее потели и все больше пачкались. Наши лопаты натыкались только на землю, камни или корни.

В конце концов Эд сдался. Закряхтел, вытер лицо, отошел, пыхтя, присел на другом краю канавы, глядя на нас.

Я чувствовала, что Трэвис рядом со мной тоже теряет надежду. Он махал лопатой все реже, уже не так рьяно, а иногда просто стоял и ковырял курган.

Но Сальвадор даже не сбавлял темп. Всякий раз, когда я поднимала глаза, он рыл, подцеплял лопатой землю, отбрасывал. Замызганная, пропотевшая майка прилипла к телу, но он работал без передышки. Я знала: он не остановится, пока не остановлюсь я.

Вот что такое друг. Вот каких друзей надо иметь рядом.

Моя лопата вонзалась – хрясь – в курган, загребала землю, отбрасывала в сторону, а потом снова вонзалась – хрясь…

И тут – так бывает в дурацких фильмах – свершилось.

Моя лопата вонзилась – хрясь – в курган, но как-то неглубоко. «Хрясь» послышалось почти сразу, потому что лопата во что-то уперлась. Я уже много раз натыкалась на камни, но тут было что-то другое. Не такое плотное, как камень. Чуть более обнадеживающее. А еще оно издавало звук – такой звенящий, как звон камешка о дорожный знак. Звук был тихий, его приглушала земля, но он мне не чудился.

Я знала: мне не померещилось, потому что даже Трэвис перестал ковыряться в кургане и резко обернулся – посмотреть, что там у меня под лопатой.

Я снова вонзила лопату в курган, но сверху так быстро посыпалась земля, что я ничего не смогла разглядеть, и тогда я еще раз, еще два раза, еще три раза ударила лопатой, и каждый раз отгребала еще немножко земли, и каждый раз под лопатой слышался этот тихий звук – раз от раза все громче.

А потом наконец земля, которая сыпалась сверху, перестала сыпаться отвесно и разделилась на два ручейка, обтекая угол какого-то предмета. Угол чего-то, что чуть-чуть выступало из толщи кургана. Предмет был металлический, квадратный.

Я застыла. Точнее, обомлела. Я смотрела на нее. А она – на меня.

– Оно? – спросил Трэвис, а я даже ответить не могла. Уронила лопату. Потянулась к ней дрожащей рукой. Мои пальцы зависли в двух сантиметрах от нее. Сердце оглушительно билось, легкие берегли воздух, словно боялись, что следующего вдоха не будет. И тут я дотронулась до нее. Просто дотронулась, робко.

– Мама, – прошептала я, коснувшись одним пальцем коробки, которую мы закопали здесь вместе.

«Элла запомнит».

Глава сорок третья

Я схватилась за угол коробки, торчавший из земли, потянула. Нет, не поддается.

Грохот, треск: в канаву спрыгнул Сальвадор. Не сказал ни слова. Просто взялся разгребать руками землю вокруг коробки, пока я дергала и тянула. Иногда я переставала тянуть и помогала Сальвадору счищать землю. Но он ни разу не притронулся к коробке, не дергал ее, не пытался раскачать, хотя он, может быть, все-таки самую малость сильнее меня. Ни разу не попытался вытащить коробку сам. Наверно, понимал, что этот момент предназначен для меня одной.

Мы мало-помалу расчищали угол, а потом стал виден другой угол, и мы стали работать еще проворнее, Сальвадор копал обеими руками, как собака лапами, а я отодвинулась, уперлась ногами в дно канавы, поднатужилась, стараясь высвободить коробку.

Меня начало трясти – так бывает, когда дико, нестерпимо проголодаешься и вот, наконец, видишь, что тебе несут горячую еду.

И тут коробка поддалась.

Накренилась и съехала прямо мне на ладони, и я схватила ее обеими руками. Вцепилась в нее, а она была абсолютно такая же, какой я ее запомнила, – правда, грязная, поцарапанная, помятая, но в остальном такая же, какой я ее запомнила, и у меня в руках. Она была теплая – уж не знаю почему, но теплая. Держа в руках коробку, я замерла, прерывисто дыша. Мама. Сестры. Мама. Сестры. Я держала в руках коробку – и их тоже.

Я держала коробку, и все «вот и сказочке конец» и все «жили-были» из разных времен прозвучали одновременно, сливаясь воедино.

Медленно, бережно, одной рукой я стерла с коробки пыль. Коробка была помятая, заржавевшая, облепленная грязью. И такая красивая, что словами не описать.

Я обнаружила, что стою на коленях. Я и не помнила, как упала на колени, но факт есть факт: я стояла на коленях, в грязи.

Я встала. Попыталась перевести дух. Попыталась развеять пелену перед глазами. Посмотрела на Сальвадора, а он смотрел на меня, и глаза у него были как глубокие, величественные озера. Я кивнула ему, всего один раз. Он кивнул в ответ. Он все еще пыхтел – после погони, раскопок, поисков и находки. И я, наверно, тоже.

Я выглянула из канавы, скользнув взглядом по застывшим, выжидающим машинам и глазеющим на нас рабочим.

В парке осталось одно дерево. Одно, с краю, пока не выкорчеванное. Может, оно ничему не мешает и его пощадят. А может, до него просто еще не добрались. Но покамест оно росло, покамест оно давало тень, как и все те деревья в те далекие дни и в один конкретный день.

Пошатываясь, я вылезла из канавы, вцепившись в коробку обеими руками… и сердцем. Выбралась наверх из сырой ямы, будто из свежей могилы. За спиной шелестели шаги Сальвадора.

Несколько мужчин стояли, скрестив на груди руки. Наверно, наблюдали все с начала до конца. Они посторонились, пропуская меня. Я направилась к дереву, которое стояло одно-одинешенько: всю его семью выкорчевали.

Шаги Сальвадора затихли, когда он поравнялся с рабочими. Рассудил, что дальше я должна идти одна.

Я услышала, как кто-то проворчал: – А это что? – а Сальвадор тихонько ответил: – Коробка памяти. Они с мамой ее здесь закопали, – а потом я услышала: – А где же ее мама? – а Сальвадор ответил почти шепотом, но я все равно расслышала: – Умерла, – и тогда повисла тишина, глубокая тишина, тяжелая тишина, отзывчивая тишина. И никто не обронил ни слова. И никто не пожаловался, что им помешали работать. И никто не крикнул мне, чтобы я поторапливалась, черт возьми, потому что они делом заняты.