Читать книгу "Первопроходцы - Олег Слободчиков"

– Почто Селиванку с Гришкой к себе увел, один расспрашиваешь? Казаки недовольны. Пусть все слушают! – Ругались они без злобы и тоскливыми глазами пропойц косились на остатки вина.

– Пусть слушают! – согласился Михей и отпустил товарищей к собравшемуся у избы народу.

Томно и радостно, как у молодого, билось сердце. Он потоптался возле выстывшей печи, накрылся шапкой, пошел за толпой казаков и гулящих людей, под руки тащивших Харитонова и Простоквашу в кабак. Домой вернулся поздно. В сумерках открыл незапертую дверь, с трудом перекинул ноги через порог, придерживаясь за стену, добрался до лавки и упал. Арина подложила ему под голову меховой жилет, укрыла шубным кафтаном.

Входило в раж знойное лето. Со всех сторон в острог стекались промысловые ватаги, по реке сплавлялись барки с рожью и товарами. Лавочные сидельцы на гостином дворе бойко зазывали покупателей. Ворота острога были закрыты, на башнях стояли служилые с мушкетами и фузеями, у калитки маячил воротник.

Караульный казак Михей Стадухин, скрываясь от палящего солнца под шатровой крышей четырехсаженной башни, с тоской глядел вниз, на суетившихся людей. Гулял Ивашка Ерастов – алазеец. На жаре его сильно развезло, мотало из стороны в сторону, сабля то и дело попадала между ног, он спотыкался, вис на руках товарищей. Возле него пчелиным роем крутилась острожная служилая и гулящая голь, которой торговые люди и рубля не дадут под кабальную запись. По слухам, воевода обнадежил Ерастова, что даст ему отпускную грамоту на Колыму и Погычу. Почему ему, этого прибывшие с Колымы понять не могли. Ивашка вывез с Алазеи богатую казну, которую, по его словам, добыл с промышленными людьми где-то возле Камня. Для людей, бывавших на Алазее и Колыме, его сказки казались нелепыми. Поверить им Михей не мог, думал про себя: «Если воевода решил выпроводить из острога полсотни отъявленных дебоширов, то не может быть, чтобы за казенный счет!» И лежала на сердце обида, что никто из начальствующих не предлагает идти на Погычу ему, Михею, принесшему весть о неведомой реке. Похоже, принуждали просить об этой милости, отказавшись от денежного и хлебного жалованья.

Сын боярский Василий Власьев готовился идти на смену Втору Гаврилову, которого казаки снова избрали на приказ после гибели Зыряна, и ожидая просьб, с ухмылками поглядывал на Стадухина. Того же дернул бес прилюдно посмеяться над ним, что прельщал Арину. Теперь молчал, глядя на его сборы, с надеждой, что позовут. Не звали. Из толпы старых казаков, то расступавшихся перед Ивашкой Ерастовым, то плотно обжимавших и поддерживавших его, доносились возмущенные выкрики. На них напирали казачья голытьба и гулящие люди. Михей прислушался. Васька Бугор из окружения Ерастова препирался с таким же забулдыгой Степкой Борисовым:

– Да нам воевода дал роспись судовой снасти и ставные матки*( компасы). Государевым подъемом пойдем. А вы кто? Вошь в кармане, блоха на аркане?

– То вы лучше нас? – кричал в ответ Степка. – Почему Ивашка решает, кому идти, кому нет? Он Колымы в глаза не видел. У нас истинный колымец – Селиванка Харитонов.

Ругань перешла в ор, вот уже самые вздорные замахали руками, сильно пьяные повалились, кто держался покрепче, невзначай топтали их, потчуя друг друга кулаками. В стычку ввязывались новые люди. Вскоре у проездных ворот дрались до полусотни доброхотов. Сидельцы спешно закрывали лавки, промышленные и торговые, обступив дерущихся круговой стеной, азартно подначивали их.

Острог притих: десяти караульным справиться с разъяренной толпой было не по силам. Злорадно посматривал вниз и Михей Стадухин, хотя с иными служил, воевал, сидел в осадах. Слышал, что Ивашка Ерастов просил воеводу отпустить на Погычу, но о том, что челобитная принята к делу, что таможенному голове велено покупать у торговых чего в казне нет, узнал только сейчас от пьяных казаков. Кровь ударила в голову не от жары, от возмущения. Едва дождавшись смены, он оставил пищаль в караульне и побежал в съезжую избу, узнать все из первых рук.

– Да! Велел взять к делу! – неопределенно ответил письменный голова, отводя глаза. – С Власьевым идут на Колыму два десятка служилых и промышленных людей.

– Это же я привез весть о Колыме! Власьев дальше Яны не был, а на нее ходил сушей, Ивашка Ерастов сидел на Алазее в зимовье. Кабы не мой Семейка Дежнев… – в возмущении ругал казака и смутно наговаривал на него.

Письменный слушал молча, с усталым лицом и сонными глазами.

– Нынче на Погычу многие просятся. Всех отпустить – на Лене служить некому.

– Не может того быть, чтобы государь велел голь и пьянь слать на дальние службы, а справным казакам щупать мешки у торговых и промышленных, – злей и громче заспорил Стадухин, багровея от гнева.

– Справные с Васькой Власьевым смолят коч и шьют парус, – резче ответил письменный голова и отвернулся, показывая, что не желает говорить.

Михей рыкнул в бороду, не перекрестив лба, выскочил из съезжей избы, обругал кого-то в караульне, напустился на воротника, не ко времени запершего калитку, выскочил из острога, оглядывая берег разъяренными глазами, и увидел Арину с березовыми ведрами на коромысле. Стройная и статная, она шла к воде, привлекая взгляды промышленных и торговых людей. Любуясь женой со стороны, Михей обмяк, поправил шапку, саблю на боку, приосанился и степенно пошел к дому. «Своя изба, красивая ласковая жена, сын – что еще тебе надо, пес? – насмешливо корил себя и беса, подначивавшего бежать на край света, глядеть, где кончается Необходимый Камень. – Не о нынешнем ли счастье мечталось на Оймяконе?»

Вернулась жена с реки. Михей сидел с сыном на коленях, забавлялся. Арина метнула на него колкий взгляд:

– Опять глаза вымороженные, прости, Господи, – перекрестилась на образ в красном углу.

– Посиди-ка на стене, как ворон на колу! – буркнул Михей. – Иной раз смена тянется, что зима.

Драка возле острога была предтечей других событий. То, что воевода принял челобитные от тридцати семи казаков во главе с Иваном Ерастовым, еще не было согласием отпустить их на Погычу за счет казны. Проходили день за днем, в надежде на скорый выход Ивашкины люди пропились, а явного ответа от воеводы все не было. После полудня на летние Кузьминки казаки отправили к нему Ерастова с выборным Василием Бугром. Воевода их не принял, а дьяк с письменным головой ничего разумного не сказали. Васька стал орать, что государево жалованье не плачено за четыре года. Письменный пытался его вразумить: следствие по делам воеводы Головина не закончилось, а за нынешний год жалованье дадут к сентябрю или с выходом отряда на дальнюю службу. Но Васька разъярился и уже не хотел никого слушать. Казаков вытолкали из съезжей избы, потом из острога, у ворот которого собралась толпа зевак, завистников и людей, отправлявших челобитчиков к воеводе. Вскоре все они стали лаять начальствующих и требовать жалованье.

Был долгий, светлый вечер последнего июньского денька, добропорядочные люди, позевывая, закрывали ставни домов, воевода отдыхал. Сипловатый голос Василия Бугра зазвучал громче, похоже, он успел принять чарку от доброжелателей. Его поддерживали другие голоса. К полуночи острожные ворота распахнулись, из них вышел сам воевода в окружении караула. Толпа бунтовщиков опасливо отхлынула. В переднем ряду оказались Бугор со Степкой Борисовым, которого Ерастов не хотел брать в отряд. Воевода ткнул в них перстом и приказал хватать. На Ваське повисли четверо караульных. Пока тот отбивался, как медведь от собак, воевода хлестал его батогом по широкой спине. Затем стал сечь Степку. С третьего удара батожок сломался. Пушкин бросил его под ноги и повернулся к острожным воротам. Толпа застыла в недоумении. Васька что-то орал и грозил, Степка злобно щурился вслед бросившим его караульным. Толпа, придя в себя, загудела, сжалась вокруг побитых и взревела от негодования. Без суда, под горячую руку прилюдно побить старых, заслуженных казаков не позволял себе даже стольник Головин. «Упьются и передерутся!» – подумал Михей, глядя на бесновавшихся людей. На душе было муторно.