Читать книгу ""Погибаем, но не сдаемся!" Морские драмы Великой Отечественной - Владимир Шигин"

Доклад этот был каплей, переполнившей терпение мостика, возмущенного сволочным нравом стихий. Мостик решил спасать “семерку” любыми способами...

Не будь этого слепого полета в трехсотметровую глубь моря, не явись щедрое чудо избавления от гибели, на эсминце не додумались бы, пожалуй, до канатной переправы, свя­зывавшей мостик “семерки” с кормою эсминца. Сигналь­ный фонарь долбил и долбил морзянкой по сереющему обрубку, пока на нем вновь не заработал дизель. Эсминец перестал таиться и осторожничать, эсминец светил всем, чем можно, бояться некого и незачем — решил командир. Ветер — переменного направления и переменной силы, но соответствует десятибалльному шторму, а тот раскачал и смешал подповерхностные воды, на глубине торпедного залпа такая болтанка, что немецкая подводная лодка побо­ится выпускать торпеды, они могут не выйти из аппаратов. Об авиации и думать не стоит. Освещенный эсминец давал “семерке” понять, что он здесь, рядом, и никуда не уйдет, пока не снимет всю команду...

С кормы метнули бросательный, и на “семерке” выта­щили пеньковый трос, протянули его до мостика и закре­пили там. На корме эсминца появилась беседка, сиденье со спинкой из парусины, на котором при стоянках в базе за борт опускали краснофлотцев — чистить или красить кор­пус. Шкив ее навесили на пеньковый трос, теперь беседка с двумя ходовыми концами могла передвигаться по тросу взад и вперед, куда потащат... Тросу не только дали слабину, его еще на полшлага набросили на поднятый ствол кормо­вого орудия, чтоб поворотом и подъемом его регулировать движение беседки».

Из воспоминаний П.И. Никифорова: «Второй способ спасения экипажа оказался неудачным. Обстановка ослож­нилась. Поскольку в жилых помещениях не было света, машинисты-турбинисты и котельные машинисты, собрав­шись на верхней палубе, расположились за котельным кожу­хом. Сидя на палубе, я почувствовал, что корабль медленно кренится на правый борт, и свою тревогу немедленно выска­зал окружающим. Как оказалось, крен был вызван пресной водой, переливавшейся из бортовых цистерн левого борта на правый по не перекрытой клинкетом магистрали. Это обстоятельство вызвало тревогу и подсказало нам, что надо разжечь котлы, дать тепло и свет в жилые палубы и, самое главное, откачать из трюмов воду. Без чьих-либо приказаний машинисты-турбинисты, котельные машинисты, электрики и трюмные машинисты разошлись по своим боевым постам и, запустив механизмы, вдохнули жизнь в гибнущий корабль. Одновременно перекрыли клинкеты трубопроводов борто­вых цистерн пресной воды.

После неудавшейся попытки спасения личного состава “Разумным” наступила пауза — экипаж “Сокрушительного” не знал, что делать дальше, и пребывал в некоторой неуве­ренности. Решив пройти по кораблю и посмотреть, что делается в подразделениях, я побывал на мостике и в жилых палубах. В носовом отсеке располагались вещевой склад и кладовые сухой и мокрой провизии. Из открытого веще­вого склада можно было брать любое обмундирование — от носков до шубы, — но никто к ним не прикоснулся. Сухую провизионку, где хранились продукты питания, тоже открыли, и я взял булки и консервы. В это время появился матрос из боцманской команды (фамилии не помню), который мне сказал: “Здесь, в мокрой провизионке, под замком находится сто литров водки, сам выгружал. Жаль, что добро пропадает, давай, Петя, собьем замок!” Я с ним не согласился и ушел. Через некоторое время этот матрос все-таки сбил замок и, набрав чемоданчик поллитровок, разнес по кораблю весть о возможности выпить. Некото­рые моряки этим воспользовались... Предвидя, что силы могут пригодиться, я выпил граммов сто и хорошо поел. Под срезом полубака играли на баянах и пели “Раскину­лось море широко”. Никто из офицеров в происходящее не вмешивался...

Через какое-то время организовали спасение личного состава оригинальным способом Он заключался в следующем “Валериан Куйбышев”, подрабатывая машинами и правя рулем, подошел к носовой части “Сокрушительного” и подал на него канат, на котором связали “восьмерку”. Один конец каната находился на аварийном эсминце, второй — у спаса­телей. Моряк вдевал ноги в “восьмерку”, держался за канат и после соответствующей команды вскоре оказывался на “Валериане Куйбышеве”.

На полубаке “Сокрушительного” образовалась очередь терпеливо ожидавших спасения. И я было занял в ней место, но поступило приказание “машинистам и кочегарам занять свои боевые посты”, и пришлось идти во второе машинное отделение. В это время на корабле находился весь офицер­ский состав. Но уже в четвертом или пятом десятке спасаю­щихся оказались доктор Иванов и командир БЧ-4 Анисимов, между которыми при посадке даже произошла стычка, кому спасаться первому.

Этот позорный случай произошел в присутствии боль­шого числа краснофлотцев, дисциплинированно выстроив­шихся на палубе, и удивительно, что спорщиков возмущен­ные матросы не выбросили за борт. За эти “художества” Иванов и Анисимов впоследствии угодили в штрафной батальон.

Поскольку командир корабля капитан 3-го ранга Курилех сказался больным, матросы на руках перенесли его на полубак, посадили в “восьмерку” и переправили на “Вале­риан Куйбышев”. Этим они оказали командиру “медвежью услугу”, и впоследствии за самовольный преждевременный уход с гибнущего корабля трибунал вынес ему самый суровый приговор. Вскоре тем же путем ушли командиры: БЧ-5 — Сухарев, БЧ-2 — Исаенко, БЧ-1 — Григорьев, зампо­лит Калмыков и старпом Рудаков. Из офицеров на “Сокру­шительном” остались командир БЧ-3 Лекарев и политрук БЧ-5 Владимиров.

Личным составом с момента аварии никто толком не занимался, а теперь наступило полное безвластие. Оце­нив ситуацию, старший лейтенант Лекарев собрал около 50 матросов в третьей палубе и заявил примерно следующее: “Командование корабль покинуло, но кто-то из оставшихся должен руководить; или выбирайте командира из своей среды, или разрешите командовать мне”. Моряки единогласно про­голосовали за нового командира — Лекарева. На корабле остался один сигнальщик — Нагорный, постоянно несший на мостике вахту. Когда выборы командира закончились, он прибежал в третью палубу и доложил: “Товарищ старший лейтенант, сейчас нас будут расстреливать!” В ответ Лекарев скомандовал: “Артиллеристы к орудиям, орудия зарядить! Нагорному запросить командира дивизиона, в чем дело?”

Оказывается, на “Валериане Куйбышеве” служил сиг­нальщик, друг Нагорного. Он и передал на “Сокрушитель­ный” неправильную информацию. На самом деле командир дивизиона Симонов приказал командиру “Валериана Куйбышева” Гончару, что сначала надо снять личный состав, а затем “Сокрушительный” расстрелять. Приятель Нагор­ного услышал именно вторую часть фразы, что и привело к недоразумению...

Спустившись во второе машинное отделение, я попал как бы в молоко — настолько оно было окутано паром. Первое, что требовалось сделать, — это удалить из отсека пар, отка­чать из трюма воду и дать свет. Вспомнив все, чему учили, в кромешной тьме, зная каждый сантиметр машинного отделения, я на ощупь запустил электрогенератор, насосы и вентиляторы.

Через несколько минут в отсеке стало светло и трюм был осушен. Механизмы, которые мы так лелеяли и берегли, работали безукоризненно. Стало как-то приятно и даже радостно — жизнь продолжалась!

Создалось даже впечатление, что корабль стоит где-то в Кольском заливе и несется ночная вахта — все казалось таким привычным и много раз пройденным. Но что это за вахта, когда в машине я один и на настиле валяются бушлат и валенки. Нет уставного, годами отработанного порядка!