Читать книгу "Дверь в стене тоннеля - Николай Черкашин"

– Примите пятьдесят капель за здоровье свет Алексеевны. Или за мое. А еще лучше за свое… – Герман Бариевич выговаривал слова очень нетвердо. – Вы в последнее время никаких странностей за собой не отмечаете?

– Нет… А впрочем, сны какие-то не мои, не из моей жизни.

– Вот-вот-вот! – обрадовался шеф. – Это вы очень точно сказали – не из вашей!

– Из чьей же тогда?

– Вы уж простите меня, многогрешного, но я вам впрыснул одну – всего одну – ампулу бетапротеина.

Чтобы процесс заживления ускорился, и вообще для глубины осознания жизни. Вы ведь не знаете, конечно, что такое бетапротеин. Да, о нем на нашем голубом шарике знают считанные индивидуумы. Я вас тоже к их лику причислю. Ну, про альфапротеин вы, наверное, наслышаны. Его, как вы знаете, получают из оболочек головного мозга высших приматов и, в частности, человека. А вот бетапротеин – это вытяжка из серого вещества коры головных полушарий. Это моя разработка! Это мое открытие! Такие вещи на Нобелевскую премию тянут. Но я за славой не гонюсь. Еще оценят…

Семнадцать процентов! Вам эта цифра о чем-то говорит? Ну, как же?! Это настолько загружены наши с вами мозги, и Ленуси, и Эйнштейна. Максимум! Чем бы мы их не забивали… Остальные восемьдесят семь природа-мать зарезервировала для информационного взрыва. Для резкого скачка интеллекта… Он уже начался – этот взрыв. Но пик еще не скоро…

– Ауф видерзеен! – крикнула Леночка из прихожей, но Герман Бариевич, севший на конька, не услышал ни ее прощания, ни хлопнувшей двери.

– Я подготовил человечество к этому информационному взрыву. Мой препарат активизирует нейроны, готовя память к лавине новых знаний, открытий, наук, технологий… Более того, мнемозин, это препарат на основе бета-протеина, высвобождает подкорковую память, то, что поколения ваших предков передавали вам с генами, с кровью. То, что смутно тревожит вас, будит, угнетает, или, напротив, подсказывает неожиданные решения, осеняет в безысходных ситуациях, – это опыт вашего отца, деда, прадеда и его, с помощью мнемозина, я перевожу из подполья бессознательного в ясный разум. Вы можете вспомнить – увидеть в четких картинах и образах – то, что пережил ваш отец или ваша матушка в своей юности, в детстве, задолго до вашего рождения! Вы понимаете, какие шлюзы генетического опыта открывает мнемозин?!

– Понимаю, – прошептал потрясенный Еремеев.

– Вы пейте, пейте!.. За это стоит выпить. Выпейте за всех, кто стоит за вашей спиной. Их много – отец и мать, за ними ваши обе бабушки и оба деда, ваши четыре прабабки и четыре прадеда – за ними бесконечная тьма ваших пращуров, уходящих в мглу веков. И вы – вы, Олег Еремеев, на вершине этой генетической пирамиды. Это вас все они вознесли в конец двадцатого века. Зачем? Чтобы вы сидели и глушили со мной водку «Кедр»? Ну, это уж вам решать, зачем вы на этом свете и в этом времени. Но представьте себе, что вы овладели хотя бы частью этого совокупного опыта, который так бездарно дремлет в ваших, да и в моих, мозговых клетках…

Стоп!

В моих уже не дремлет. Я оживил в себе отца и деда. Я могу написать мемуары за отца, сесть за которые ему так и не дали. Я знаю наизусть письма и дневники моего деда, которые он уничтожил в 18-м, до рождения отца… Я старый мудрый змий, Олег. В свои шестьдесят я обладаю памятью ставосьмидесятилетнего человека. Но за все приходится платить. Расплачиваться! И я расплатился. Богиня мудрости София побеждает бога смерти Танатоса, но убивает Эроса. Я расплатился за глубину своей памяти силой мужского плодородия. Я лишился самой главной радости жизни. Сие кара за плод запретного познания… Вот, посмотрите, чем я тут занимаюсь!

И Герман Бариевич швырнул собеседнику буклет-каталог… искусственных пенисов.

– Какой выбор, Олег Орестович! Все фасоны, размеры и даже цвета. Пока не так дорого: десять тысяч дойчмарок. Купите себе заранее, пока не подорожали. Вам скоро тоже понадобится такая штука, друг мой… За все приходится платить. Абсолютно за все!

Хотите дойти до мнемослоя третьей генерации? Я сделаю вам полдюжины инъекций. Это очень дорогой препарат. Поверьте… Я сделаю вам бесплатно. Как коллеге, который сможет оценить эффект. Всего шесть ампул внутривенно. В Вене – в вену – внутривенно! Ха-ха-ха…

Он обрадовался своему каламбуру, но тут же поперхнулся косточкой маслины.

– Постучите! – прохрипел он, давясь и синея.

Еремеев хлопнул его по спине ладонью.

– Сильнее… Пожалуйста!

Он саданул его меж лопаток что есть силы. Косточка выскочила, и вместе с ней вылетела из кармана гербариевского пиджака плоская черная коробочка, похожая на электронный калькулятор. Она упала на ковер, и Герман Бариевич рысью кинулся за ней. Еремеев никак не ожидал от его вялого, расслабленного алкоголем тела такой прыти. Он схватил «калькулятор» и быстро запихнул во внутренний карман.

– Я всегда говорил, что водка до добра не доведет, – попытался улыбнуться шеф, – даже такая чистая, как «Кедр». Между прочим, не хуже смирновской. Говорят, на байкальской воде приготовлена. Ах, Байкал… Ну, ладно. Спать, спать, спать!

– Гутен нахт!

Еремеев ушел к Карине. В эту последнюю венскую ночь он с душевным облегчением убедился, что мнемозин пока никак не отразился на его мужских способностях.

Глава девятая. Фантомная боль

Да, это была самая настоящая фантомная боль. Должно быть, точно так же – во сне – майор Тимофеев ощущал свою давно ампутированную ногу. Почему-то в этих роскошных апартаментах шикарного венского отеля призрак сгоревшего Дома встал особенно остро и больно.

Дом из сосновых бревен весь свой человечий век жил одной жизнью с окружавшим лесом: в мороз он потрескивал, откликаясь на треск еловых стволов; летом, в жару, необшитые стены его испускали смолу. Лапы переросших Дом елей лежали на крыше, забивая к осени жухлой хвоей водосточные трубы.

Тяжесть зимних снегов старый Дом перемогал сам. Раньше дед подсоблял ему, спихивая снежные пласты деревянной лопатой. Теперь Дом лишь покряхтывал, не надеясь на вечно занятого молодого хозяина, и ждал, когда солнце само сгонит вниз набрякшие весенней влагой сугробы.

Последние годы Дом зимовал в полном одиночестве. До весны засыпали на чердаке летучие мыши и осы в своих серо-бумажных гнездах-шарах, впадали в спячку ужи в сыром подполе. Только мыши шуршали в кладовых, добывая рис и гречку, прогрызая мешочки, спрятанные в старых фибровых чемоданах. Да сами собой звучно, медно били настенные часы в кипарисовом футляре, то останавливаясь на неделю, то, повинуясь легкому сотрясению почвы под Домом от прошедшего за лесом поезда-тяжеловеса, снова пускались на час-другой, наполняя пустые комнаты громким строгим тиканьем, и снова замирали, засыпали, утомленные старостью. Молчали до лета патефон и приемник-тумбочка. И только столетний барометр всю зиму исправно показывал погоду. Он один не впадал в спячку…

По ночам над крышей Дома медленно кружились созвездия, точно ось мира проходила не через полюс, а сквозь его печную трубу. И зеркала ловили луну, переваливавшую через конек крыши с одной половины Дома на другую. И эта таинственная мудрая игра связывала старый Дом с Космосом столь же интимно, как с древними глинами, подпиравшими его фундамент, подземными водами, подступавшими время от времени в подвал, с обступавшим его лесом.