Читать книгу "Четыре королевы - Нэнси Голдстоун"

Затем Элеонора начала готовиться к поездке в Гасконь с Эдуардом, младшим сыном Эдмундом и дядюшкой Бонифацием. К ее великой досаде, отъезд задерживался из-за местных раздоров. Корабелы Ярмута, которым поручили создать достойный принца Эдуарда корабль, постарались на славу и создали шедевр тогдашней техники, которым все восхищались. Это возбудило зависть у корабелов Уинчелси, выполнявших заказ на суда для королевы — их продукция оказалась намного худшего качества. «Люди из Уинчелси… найдя, что [корабль], приготовленный для принца, гораздо больше и красивее сделанного ими… вероломно и внезапно напали на него, разрушили корабль, убили и ранили кое-кого из команды; для того же, чтобы оправдать свое преступление, они взяли мачту разрушенного корабля и укрепили на судне королевы, как если бы старались исключительно ради ее блага». Едва Элеонора, смирившись с потерей Эдуардова корабля, успела перераспределить свою свиту по оставшимся, от Генриха пришло срочное сообщение, что Альфонс, несмотря ни на что, собирает войска для вторжения в Гасконь, и ей не следует оставлять страну.

Момент был критический. Отплыв, она рисковала навлечь опасность на обоих сыновей, с вероятностью, что их убьют или захватят в плен. Но, не отплыв, могла потерять Гасконь и упустить выгодный дипломатический случай. План женитьбы Эдуарда уже достиг заключительной стадии; неужели теперь, из боязни опасности, ей следовало отказаться от уже близкой цели и лишиться всего, что уже достигнуто? «Измученная необходимостью выбора… она сказала с горечью: „Беды подстерегают нас на обоих берегах; для отплытия все готово; я со всеми попрощалась, а ветер попутный. Неужели я должна возвратиться? Нет!“» И она взошла на борт.

Ее храбрость и решительность были вознаграждены. Альфонс не напал на Гасконь (Генрих неверно истолковал донесения лазутчиков: войска Альфонса были собраны для похода не на Гасконь, а против Наварры, с которой Альфонс также вел распрю). Эдуарда отправили в Испанию «с великой торжественностью и роскошью», там он был посвящен в рыцари и обвенчан в конце октября 1254 года. Ни Генрих, ни Элеонора при этом не присутствовали, считая, что им лучше остаться в Гаскони, чтобы обеспечить стабильность в опасный период перед женитьбой сына. Три недели спустя Эдуард вернулся в Бордо вместе с тринадцатилетней женой «и был принят с величайшим ликованием, словно ангел божий». Вместе с ним возвратился и Джон Мэнсел, посол, который так умело определил условия союза — он привез договор о мире, датированный 1 ноября и скрепленный золотой печатью Альфонса; «в нем он [Альфонс], за себя и своих потомков, отказывался от притязаний на Гасконь в целом, в пользу короля Англии и его наследников».

Больше уже никто не сомневался в эффективности усилий короля и королевы: Генрих и Элеонора, работая вместе, впервые за восемнадцать лет брака сумели выстроить ход событий по своей воле. Они замирили Гасконь, обеспечили наследственное право Эдуарда, устроили блестящую партию своему первенцу и превратили короля Кастилии, потенциально опасного противника, в надежного союзника семьи.

Генрих и Элеонора были так счастливы своим успехом, что решили немного отдохнуть перед возвращением в Англию. Генрих всегда хотел посетить аббатство Фонтевро, где были похоронены его мать, дед и бабка [99]. «Ему также хотелось увидеть земли и города французского королевства, о которых он тогда знал лишь понаслышке», — писал Матвей Парижский. Генрих и Элеонора знали, что Людовик с Маргаритой уже вернулись в Париж, и Генрих направил послов в столицу просить о разрешении попутешествовать по Франции. Он не был уверен в том, как отреагирует Людовик; он слыхал, что тот сильно изменился после всего, что пережил в крестовом походе. Потому они с Элеонорой очень обрадовались, когда король Франции не только выдал им охранную грамоту, но и пригласил по-родственному провести Рождество в Париже, в кругу семьи.

Людовик действительно сильно изменился. Вина за то, что он повел тысячи французов на смерть в Святой Земле, сказывалась на всем его поведении.

«Король французский, удрученный и душою, и с виду, ни в чем не находил утешения: музыка не доставляла ему удовольствия; никакие бодрые либо сочувственные речи не вызывали на его устах улыбки; он не испытывал радости ни от того, что вновь увидел родную землю и свое королевство, ни от почтительных приветствий, благодарностей или подарков, преподносимых ему подданными; со скорбью во взоре, с глубокой печалью и частыми вздохами думал он о своем пленении [сарацинами] и о том поношении всему христианству, которое оно принесло».

Он избегал всего, что было привлекательного в положении правителя. «После возвращения из-за моря король отвернулся от тщеты мирской настолько, что не носил не только горностая, но даже беличьего меха, ни алого сукна, ни позолоченных шпор», — говорит Жуанвиль. Более того, он стал носить под одеждой власяницу; когда вызванное ею раздражение кожи стало невыносимым, он упорно надевал волосяной пояс на время великого поста. Он не уделял никакого внимания пище, ел, что ему подавали, и то умеренно. А еще он регулярно велел себя бить палкой и цепями. Перед смертью он оставил волосяной пояс и цепи дочери Изабель на добрую память.

Горе его растравлялось не только воспоминаниями о поражении в пустыне, но и мыслями о прерванных трудах в Святой Земле. Он упорно твердил, что «его паломничество не завершено, а лишь отложено на время». Очевидно, он обдумал катастрофу и пришел к выводу, что причиной неудачи стала греховность — его личная и всего королевства. Спустя шесть месяцев после возвращения он издал ряд законов, явно направленных на повышение нравственности населения. Генеральный ордонанс от 1254 года, изданный королем в декабре, запрещал всем служащим короны, включая «бейлифов, шерифов, провостов [100], мэров и всех прочих», принимать подарки стоимостью дороже десяти су для себя либо для членов семьи, пренебрегать обязанностями, отбирать или изымать деньги у граждан, находящихся под их юрисдикцией, препятствовать совершению правосудия, брать штрафы иначе как на открытом судебном заседании, пристраивать родственников на должности, а также давать взятки вышестоящим начальникам. Целью этих мер, очевидно, было избавление народа от продажных чиновников и поощрение честности в отношениях представителей правительства с простыми гражданами. «Своими распоряжениями король заметно улучшил состояние дел в королевстве», — одобрительно замечает Жуанвиль.

В состав ордонанса входили также законы, регулирующие личное поведение. Запрещалось богохульствовать (ругаться), играть в азартные игры и слишком часто посещать таверны. Чтобы объяснить, насколько это серьезно, Людовик вскоре после своего возвращения приказал жечь губы одному из парижских лавочников, уличенному в богохульстве. Когда придворные ужаснулись, Людовик сказал: «Я охотно дал бы заклеймить себя каленым железом, если бы это обеспечило полное исчезновение ругани в моих владениях». Проституция и изготовление игральных костей также запрещались. Евреев к этому времени уже изгнали, а их собственность конфисковали в силу эдикта, изданного, когда Людовик был еще в Святой Земле; однако кое-кто, видимо, еще остался, поскольку по возвращении король возобновил нападки на них. [101]