Читать книгу "Казанова - Ален Бюизин"

И вот через пять месяцев после приезда в Варшаву произошло второе значительное событие в жизни Казановы. Рассказ о его побеге из венецианской тюрьмы уже начал надоедать, и теперь он получил возможность обновить репертуар, пополнив его героическим повествованием: дуэль с графом Ксаверием Браницким, полковником уланского полка, великим гетманом польской короны, кавалером ордена Белого орла, учрежденного в 1321 году Владиславом V. Так получилось, что 4 марта 1766 года «король, с которым он /Казанова/ ужинал, пригласил его пойти с ним в театр. Ожесточенное соперничество двух итальянских танцовщиц, одна из которых, Анна Бинетти, была давней знакомой Казановы, разделило польское общество. Поскольку его близкие друзья составляли лагерь второй, он, из преданности им, принял сторону Терезы Казаччи. Уязвленная Бинетти подбила своего любовника, графа Ксаверия Браницкого, публично унизить бывшего приятеля. Во время антракта Казанова ненадолго заглянул в уборную Бинетти и застал ее с Браницким. Он перешел в уборную Казаччи, но Браницкий пошел за ним и предупредил, что он влюблен в Анну и не намерен терпеть соперника». Так передает этот эпизод Ривз Чайлдс.

Казанова, чувствуя, что попал в ловушку, не стремится усложнять и драматизировать ситуацию, а потому поспешно заявляет, что с удовольствием уступает свои права такому вельможе. Этого совершенно недостаточно, поскольку Браницкий, совершенно уверенный в своей победе в случае дуэли, хочет обострить конфликт и вызвать непоправимое. Он грубо оскорбляет Казанову, который показывает ему эфес своей шпаги, а потом называет его венецианским трусом. Для Джакомо и речи не может быть о том, чтобы отступить перед таким оскорблением: он требует сатисфакции. Казанова не трус, ему присуще мужество, и это бесспорно, как то показывают многочисленные эпизоды из его мемуаров, к тому же ему не неприятно сражаться на дуэли с человеком из высшего общества. Ему уже случалось несколько раз обнажать шпагу, но чтобы наказать мужланов, мошенников, чернь. Трудно вообразить нечто более славное, о чем можно будет поведать в обществе. На сей раз дуэль будет неплохо смотреться на его визитной карточке. По правде говоря, Казанова в полном восторге. Даже если его убьют, эта дуэль – неслыханная удача, способ вернуть блеск своему имиджу, добиться признания наверху. Это подарок судьбы, несмотря на большой риск. Он с бесконечным удовольствием обсуждает выбор оружия – куртуазная беседа лучшего тона между светскими людьми. Выбирают пистолеты, тогда как Казанова предпочел бы шпагу: она оставила бы ему кое-какие шансы выжить. Наконец…

В условленный день состоялся великолепный спектакль. Граф приезжает в карете, запряженной шестериком, впереди верховые конюхи, ведущие за собой двух оседланных лошадей, два гусара и два ординарца. На запятках кареты – четверо слуг. Не говоря уже о том, что его сопровождает генерал-исправник и егерь. Никаких сомнений, что Казанова не столько встревожен, сколько восторжен, счастливый тем, что ради него явилось столько народу. Пора сразиться. Браницкий, хоть и должен был стрелять первым, потерял две-три секунды, и в конечном счете Казанова выстрелил одновременно с ним. Граф падает, он серьезно ранен. Есть опасения, что пуля разорвала кишки, и ему не жить. Джакомо же лишь легко ранен в левую руку. Как удалось Казанове избавиться от прославленного стрелка? Ловко заявив тому в последний момент, что он полон решимости попасть ему в голову. Пока Браницкий пытался спрятать лицо за стволом своего пистолета, чтобы защититься, он потерял роковые секунды. Хотя граф великодушно защищает своего противника от разъяренных поляков, которые хотят его изрубить, Казанова предпочитает укрыться в монастыре, как посоветовал ему сам Браницкий, предоставив в его распоряжение свой кошелек. Все было бы хорошо, ведь дуэль стала для Казановы пропуском в высший свет, однако его рана загноилась и грозит вызвать гангрену. Ему говорят об ампутации. Он отбивается, как черт, и сохраняет руку. Два месяца он был любимчиком польского общества, его чествовали и приглашали на ужин повсюду, куда бы он ни поехал. Полтора года он носил руку на перевязи – яркое свидетельство его высшего торжества.

Когда Казанова вернулся в Варшаву после большого польского турне, то вскоре заметил, что общественное мнение настроено против него. Его принимали в домах, где он стал завсегдатаем, но более с ним не говорили. Прославленный дуэлянт стал изгоем. Хотя граф Браницкий оправился от тяжелого ранения, покаялся и принял его самым благосклонным образом, отныне он в Варшаве персона нон грата. Его опала очевидна. Просто в его отсутствие в польскую столицу прибыла из Парижа мадам Жоффрен, большая приятельница короля. Из письма (разумеется, анонимного) Казанова узнал, что отныне его величество без удовольствия видит его при своем дворе, узнав о том, что чучело Казановы было повешено в Париже, поскольку он бежал оттуда, прихватив кругленькую сумму из кассы лотереи Военного училища, и что к тому же он занимался в Италии низким ремеслом актера в бродячих провинциальных труппах. Хотя намерения оболгать его очевидны, а некоторые обвинения являют собой чистую клевету, незавидное прошлое роковым образом нагнало Казанову.

Он уехал бы сразу, если бы ему не нужно было уладить множество долгов. Казанова решился написать королю и изложить ему свое финансовое положение, однако тот внезапно приказал ему покинуть Варшаву в течение недели. Благодаря вмешательству и добрым услугам графа Августа Мосрынского, министра польской короны, монарх на следующий же день присылает ему тысячу дукатов на уплату долгов и передает уверение в том, что в его изгнании нет ничего бесчестящего: на самом деле отъезд призван оградить его от тех, кто жаждет его смерти после дуэли с Браницким. Хотя нет уверенности в том, что Казанову в самом деле могли зарезать, тем не менее венецианец так и не осознал, насколько скандальным поступком по отношению к обществу была его дуэль! Хотя беседа с королем, состоявшаяся вскоре после поединка, должна была привлечь его внимание. Монарх спросил, стал ли бы он драться на дуэли в Венеции, если бы оскорбитель был благородным венецианцем. И Казанова тогда простодушно ответил, не сознавая, что вредит самому себе, что подавил бы гнев и дрался бы лишь в том случае, если бы этот благородный венецианец посмел оскорбить его в чужой стране.

С июля до середины декабря 1766 года Казанова пробыл в Дрездене, где в загородном доме жила его мать. Ей было пятьдесят восемь лет, она оставила сцену. Благодаря пенсии, которую платил ей курфюрст, она жила в достатке. Повстречал он и своего брата Джовании, сестру Марию Маддалену и ее мужа. Вылазка на блестящую лейпцигскую ярмарку; конечно, любовное приключение. Ничего существенного для Казановы, никаких сдвигов в его жизни.

В декабре Казанова отправился в Прагу, где остановился на четыре дня, потом в Вену, куда прибыл на Рождество. Надо признать, ему не везло с австрийской столицей. В самом деле, он жил себе в Вене совершенно спокойно, пока в один прекрасный день в его дом не проникла хорошенькая девочка двенадцати-тринадцати лет. Настоящий феномен! Она была способна вести эротическую беседу в героических латинских стихах, завершая ее восемью – десятью стихами приапей[87]. На следующий день Джакомо, любопытный и возбужденный, отправился к ней домой. О ужас! Ее отец – не кто иной, как подлый Антонио Поккини, профессиональный игрок и, следовательно, шулер, которого он знал с 1741 года. Казанова полез в кошелек за дукатом, чтобы заплатить за бутылку, откупоренную Поккини. Тот воспользовался этим и вырвал у него из рук весь кошелек. Заманенный девчонкой, он попал в подлую западню.