Читать книгу "Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева"

Андрей, редко пребывавший в расслабленном состоянии, пил кофе в садике, наблюдая, как садится за холм солнце, золотя старинный замок, ослепительно играя в стеклах узких окон.

— Если судьба сделает мне этот подарок, то непременно организую в сих древних покоях киноакадемию для лучших режиссеров мира, — он щурился, напоминая давнего малыша Рыську. — Вообразите, мэтры со всех концов мира будут приезжать сюда и набираться духовности. Я стану проводить семинары два раза в год, нет, пожалуй, каждый триместр.

— Будете приезжать сюда из Москвы? — усмехнулась Лариса, смешивая в блюдце творог со сметаной. — Так вас и пустят!

— В России что-то, возможно, изменится.

— Да что может измениться у этих монстров? Настал, наконец, момент плюнуть им всем в рожу и добиваться тут статуса. Хватит сидеть и мямлить о своей лояльности.

— Лара, я беспокоюсь о наших близких, которых придется оставить в заложниках.

— Мать и сына мне не могут не отдать!

— Я особенно боюсь за отца. Он уже совсем не молод. Тюрьмы ему не пережить.

— Да что за страхи вы накачиваете! Прямо граф Монте-Кристо какой-то! В СССР давно не сажают родителей тех, кто сбежал за кордон. А потеря работы и партбилета пенсионеру все равно не грозит, — Лариса намазала на щеки приготовленную творожную маску — деревенские продукты были отменного качества.

— Вы становитесь похожи на актера театра «Кабуки». В начале гримировки. Процесс длится несколько часов и в глаза актеров, играющих злодеев, кладут жгучее семя, чтобы белки покраснели. Такой натурализм при полной условности! Каждое выступление для актера — поступок.

— А вы способны только на манифесты. И совершенно не способны к поступкам! Хотя… — она язвительно рассмеялась. — Хотя встретить жену, прилетевшую из Москвы, с любовницей — настоящий героизм!.. Вы хотя бы понимали, что это цинично, Андрей? Вы не только не пытались скрывать, что у вас был роман с Донателлой Баливо, вы открыто демонстрировали оскорбительный для жены факт! — Лариса, в соответствии с отработанными ею приемами скандалов, была готова к бурным слезам. Останавливали маска и тот главный вопрос, к которому она вела беседу. Сорвалась на любовницу — зло же берет!

— Вы тоже многое не слишком скрывали… — Андрей осмелился сделать шаг к конфликту. Настроение вмиг испортилось — он вспыхнул, вскочил, толкнув плетеный столик. Стеклянная вазочка покатилась в траву. — Вы всегда цинично водили меня за нос!

— Отлично! — всплеснула пухлыми руками Лариса. — Вы еще избейте меня! — она встала и подбоченилась — большая и сильная рядом со щуплым, как подросток, мужем. Окинула его презрительным взглядом сверху вниз: — Исхудали от нервов и баб. И все свои губы от злости сожрали!

— Лара! Тише… — он застыл, смотря в гущу сада расширившимися глазами, — Там какой-то человек!

— Ну и пусть! Деревенские привыкли собирать фрукты в заброшенном уголке. Хоть бы какой-нибудь забор ваш приятель поставил.

— Нет, это совсем другое, — он сел и понизил голос до шепота: — Лара, я заметил, что за мной следят! Думаю, КГБ решил выкрасть меня и увезти в Москву. Они боятся международного скандала!

Лариса застыла с открытым ртом, придумывая реплику похлеще. Но смекнув, что страх делает мужа еще более беспомощным, изменила тактику:

— А что… Они способны на все. Даже на крайние меры! Вы мало смотрите детективов — достаточно укола зонтика в толпе, и человек умирает якобы от сердечного приступа.

— Неужели они могут меня убрать?

— Надо быть осторожней. Пойдемте лучше в дом. Да решайтесь вы на что-нибудь! — подтолкнула мужа к двери Лариса. — А то ведь, и в самом деле, ткнут в толпе иголкой… И останусь вдовой.

3

Тарковскому объяснили сведущие люди, что изменить свое положение и повлиять на решение властей можно лишь при помощи давления прессы и мирового общественного мнения. На публичное выступление Андрей решился от отчаяния. Он согласился провести пресс-конференцию, которую устраивал в Милане Владимир Максимов с помощью некой народной партии, враждебной Советскому Союзу. Положение Тарковского глубоко волновало этого закаленного борца за социальную справедливость. Он использовал всю силу убеждения, дабы объяснить знаменитому изгнаннику необходимость предпринять решительный шаг и порвать с так долго мучившим его государством.

10 июля 1984 года утром было подано такси, чтобы отвезти супругов в аэропорт. Это был отчаянный поступок для запуганного воображаемыми происками КГБ Тарковского. Всю дорогу он боялся похищения и выглядел затравленным, безвременно постаревшим мальчиком.

В миланской гостинице его ждал Максимов с Ириной Иловайской-Альберти — главным редактором «Русской мысли», Ростроповичем и Любимовым. Андрей пришел в ярость. Кивая на Любимова, громко зашептал Максимову в ванной комнате:

— А этот зачем здесь? Везде успевает сунуться со своими диссидентскими штучками. Зачем меня с ним мешать? Я не диссидент и театр его терпеть не могу! — он трагически заломил руки: — Ах, зачем, зачем все это…

Пресс-конференция предполагала весомое вмешательство общественности в судьбу отвергнутого родиной режиссера. После возмущенного выступления Максимова взял слово Мстислав Ростропович:

— Меня выгнали за пределы родины 10 лет назад за подписание письма в защиту Солженицына. У нас подлежали преследованию многие великие художники. Уровень культуры нашего правительства так низок, что они просто не в состоянии оценить подлинное искусство… И не случайно, что свой новый путь Тарковский находит в Италии — стране великих культурных традиций. Я желаю своему великому другу успехов! И я уверен, что своими страданиями этот человек еще не раз обессмертит свой народ.

Тарковский поднялся под вспышки блицев со стиснутыми зубами. Он решился не сдерживать больше обиду:

— Сегодня я переживаю большое потрясение, и я хочу объяснить причины, которые заставляют меня остаться за пределами нашей страны. Госкино СССР создало для меня такие условия, что в течение 24 лет я сделал всего 6 картин. И снимал не то, что мне больше всего хотелось, — самые интересные заявки отклонялись. Такие большие простои стали проблемой выживания для моей семьи. Смею думать, что всеми своими картинами я принес некоторую пользу советскому киноискусству. Но при этом ни один из моих фильмов не получил премии внутри Союза и никогда не был представлен ни на одном внутрисоюзном фестивале с того момента, как председателем Госкино стал Ермаш. Я был просто вычеркнут из списков трудоспособных кинематографистов…

Он говорил долго, не пренебрегая подробностями. Вспомнил и свой 50-летний юбилей, нарочито «забытый» чиновниками, и отказ в путевке, и участие Бондарчука в жюри Каннского фестиваля с целью «зарезать» «Ностальгию» — с лояльностью было открыто покончено.

— Из этого всего я понял, что они ненавидят меня. Все мои письма в ЦК остались без ответа. Я писал Андропову и по всем инстанциям — в консульский отдел в Риме с просьбой продлить мне визу на три года — никакого ответа.